День Правды - Александр Витальевич Сосновский

Ее глаза блестели профессиональным любопытством. Для нее это был просто интересный материал, необычный угол для статьи. Она не понимала, что для Бескудникова его слова на сцене были не просто комментарием, а обнажением души, признанием, которое могло стоить ему карьеры.

– Я… – начал Бескудников, но слова застряли в горле.

Что он мог сказать? Что все сказанное им на сцене – правда, его настоящие мысли, которые он годами скрывал? Или что это было просто представление, часть шоу, и не стоит воспринимать его слова всерьез?

В этот момент он поймал взгляд Воланда через зал. Тот слегка улыбнулся и едва заметно кивнул, словно говоря: «Выбирай. Правда или ложь. Решать тебе».

Бескудников глубоко вздохнул и повернулся к журналистке.

– Знаете, – сказал он медленно, – я думаю, что в искусстве, как и в жизни, самое важное – быть честным. С собой, с читателями, со всем миром. И сегодня я понял, что слишком долго избегал этой честности. Слишком долго шел на компромиссы с собственной совестью.

Журналистка быстро записывала, ее лицо выражало профессиональный восторг – она получала отличный материал, цитату, которая могла стать заголовком.

– И что вы намерены делать с этим осознанием? – спросила она.

Бескудников посмотрел через ее плечо на Воланда, который все так же наблюдал за ним с легкой улыбкой. Рядом с ним теперь стоял человек в клетчатом костюме, и оба они смотрели на литератора с выражением, в котором читался вызов.

– Я намерен говорить правду, – сказал Бескудников твердо. – Начиная с завтрашнего дня. Всю правду, какой бы неудобной она ни была.

Эти слова прозвучали как обещание – не только журналистке, не только Воланду, но прежде всего самому себе. Обещание, которое пугало и одновременно освобождало.

В этот момент в фойе раздался мелодичный звон колокольчика, сигнализирующий о скором начале второго отделения. Публика начала постепенно возвращаться в зал, унося с собой бокалы с шампанским и тарелки с закусками.

– Идем, – сказал Штейн, который все это время стоял рядом, слушая разговор. – Не хочу пропустить начало. Интересно, что они приготовили на второе отделение?

Бескудников кивнул и последовал за другом, чувствуя странную легкость. Словно признание, сделанное на сцене, а теперь повторенное журналистке, сняло с его плеч невидимый груз, который он носил годами.

Возвращаясь в зал, он еще раз оглянулся на место, где стоял Воланд. Но странного профессора и его свиты уже не было. Они словно растворились в воздухе, как и полагается настоящим иллюзионистам.

Или настоящим волшебникам.

Бескудников занял свое место в первом ряду, готовясь к продолжению самого странного представления в своей жизни. Представления, которое, возможно, изменит не только его вечер, но и всю его жизнь.

А за окнами Варьете Москва жила своей обычной вечерней жизнью, не подозревая, что в самом ее сердце происходит нечто, способное перевернуть привычный порядок вещей. Как и почти сто лет назад, когда в город впервые пришел странный профессор с разноцветными глазами, представившийся специалистом по магии.

ГЛАВА 5. День абсолютной правды

Бескудников проснулся с головной болью и чувством тревоги, которое преследовало его с самого момента пробуждения. События прошлого вечера в Варьете казались одновременно и сном, и пугающе реальными. Он помнил каждую деталь: странный человек с разноцветными глазами, огромный черный кот, объявляющий антракт, его собственное признание на сцене перед сотнями зрителей… и то обещание. Обещание Воланда о дне абсолютной правды.

Первым побуждением было остаться дома, закрыть все двери, отключить телефон и переждать этот день в безопасном уединении. Но какая-то сила, внешняя или внутренняя, заставила его подняться, принять душ и одеться для работы. Может быть, это было простое любопытство – проверить, был ли вчерашний вечер мистификацией или чем-то более странным. А может, глубоко внутри он действительно хотел этого дня правды, как бы страшно это ни было.

Выйдя из дома, он сразу почувствовал, что мир вокруг изменился. Или, точнее, изменилось его восприятие мира. Все цвета казались ярче, звуки – четче, запахи – интенсивнее. Словно пелена спала с его чувств, и теперь он воспринимал реальность без привычных фильтров.

Бескудников добрался до редакции к назначенным десяти часам, хотя каждый шаг давался ему с трудом. По дороге он заметил странные вещи: на экранах в метро вместо обычной рекламы крутили фрагменты вчерашнего представления в Варьете; прохожие, узнавая его, либо шарахались в сторону, либо, наоборот, с любопытством разглядывали, словно редкий экспонат; а один пожилой мужчина даже подошёл и молча пожал ему руку.

Это было сюрреалистично – видеть себя на экранах, слышать свой голос, произносящий слова, которые он никогда не осмелился бы сказать публично в обычной ситуации. Его признание о страхе, о компромиссах с совестью, о системе лжи, в которой все существуют, – все это транслировалось снова и снова, как какой-то вирусный ролик, который невозможно остановить.

Люди в вагоне метро смотрели на экраны с разными выражениями: кто-то с шоком, кто-то с неодобрением, но многие – с тем особым блеском в глазах, который появляется, когда человек слышит что-то, что давно знал, но боялся признать даже себе. Некоторые украдкой снимали ролик на телефоны, хотя обычно подобный контент блокировался в считанные минуты.

В холле бизнес-центра, где располагался офис портала, охранник долго изучал его пропуск, потом неохотно пропустил, пробормотав под нос: «Смелый вы человек… или дурак».

Эти слова прозвучали как приговор. Бескудников и сам не знал, кто он теперь – герой или безумец. Грань между этими понятиями всегда была тонкой, особенно в России, где говорить правду часто означало идти против течения, против системы, против собственной безопасности.

Когда лифт доставил его на нужный этаж, Бескудников ощутил неладное ещё до того, как открыл дверь в редакцию. В обычно шумном помещении стояла гробовая тишина. Десятки глаз уставились на него, когда он вошёл – коллеги смотрели со смесью ужаса, любопытства и какого-то странного уважения.

Обычно в это время офис гудел как улей – звонили телефоны, стучали клавиатуры, журналисты обсуждали темы, редакторы правили тексты. Но сейчас все замерли, словно при появлении призрака. Некоторые сотрудники даже отодвинулись, как будто боялись заразиться от него какой-то опасной болезнью – болезнью правды.

– Ты всё-таки пришёл, – констатировал главный редактор, Виктор Семёнович, грузный мужчина с вечно красным лицом и репутацией человека, который «умеет договариваться с нужными людьми». – Пройдём