День Правды - Александр Витальевич Сосновский

Рядом сидел Штейн с бокалом шампанского, которого секунду назад у него не было. Шампанское пузырилось в тонком хрустальном бокале, капельки конденсата стекали по стенкам, создавая иллюзию, что напиток только что был налит. Штейн выглядел возбужденным, его глаза блестели, на лице играл румянец.

– Потрясающе! – восхищался Штейн. – Какая техника! Какая режиссура! Ты видел этот трюк с котом? Голограмма высочайшего качества! А как он тебя раскрутил на откровения? Гипноз?

Он говорил быстро, захлебываясь словами, словно ребенок, впервые побывавший в цирке. Все его обычное скептическое отношение к миру, вся его деловая сдержанность исчезли, уступив место чистому, незамутненному восторгу.

Бескудников не ответил. Он ощупывал своё лицо, словно проверяя, он ли это. Пальцы касались лба, скул, подбородка, словно пытаясь убедиться, что лицо на месте, что оно принадлежит ему. В голове крутилась одна мысль: «Что я говорил? Что меня ждёт завтра?»

Он чувствовал себя человеком, который в пьяном угаре наговорил лишнего, а теперь, протрезвев, с ужасом пытается вспомнить, что именно он сказал и кому. Только в его случае все было гораздо хуже – он помнил каждое слово, каждое признание, каждую обнаженную мысль, которую высказал со сцены.

В этот момент мимо них прошёл странный маленький человек – тот самый, в клетчатом костюме, с моноклем.

Он остановился возле кресла Бескудникова, словно случайно, но в этой случайности чувствовался тщательный расчет. Наклонившись к литератору, он прошептал так, чтобы слышал только он:

– Не беспокойтесь так, месье литератор. Это всего лишь представление. Хотя… – он хихикнул, и этот звук был похож на скрип несмазанной двери, – правда имеет свойство всплывать. Как масло на воде. Кстати, вы не знаете, Аннушка уже пролила масло?

Последний вопрос был задан с какой-то особой интонацией, словно в нем был скрыт важный смысл, ключ к чему-то значительному. Но прежде чем Бескудников успел осознать значение этих слов или сформулировать ответ, человек в клетчатом уже скрылся в толпе, направляющейся к выходу в фойе.

Бескудников смотрел ему вслед, чувствуя, как внутри нарастает странное беспокойство. Фраза про Аннушку и масло звучала смутно знакомо, словно цитата из книги, которую он читал и почти забыл. Но контекст ускользал, а вместе с ним и понимание того, что на самом деле хотел сказать странный человек в клетчатом.

– Пойдем в буфет, – предложил Штейн, допивая шампанское. – Надо обсудить, что это за шоу такое. Никогда не видел ничего подобного! Представляешь, какие технологии они используют? Это же прорыв в индустрии развлечений!

Он говорил оживленно, но Бескудников едва его слышал. Мысли литератора были заняты другим – словами Воланда о дне абсолютной правды. Было ли это просто частью представления, эффектным финалом первого акта? Или завтра действительно произойдет что-то необычное?

– Ты идешь? – Штейн уже стоял в проходе, нетерпеливо глядя на друга.

Бескудников медленно поднялся с кресла. Ноги казались ватными, голова слегка кружилась. Он чувствовал себя человеком, который только что пережил серьезную операцию и еще не до конца отошел от наркоза.

– Да, – сказал он наконец. – Идем.

Они направились к выходу в фойе, следуя за потоком зрителей. Бескудников заметил, что многие смотрят на него с любопытством, некоторые даже показывают пальцем и шепчутся. Его выступление на сцене явно произвело впечатление.

Фойе Варьете преобразилось за время представления. Теперь оно выглядело еще более роскошным и нереальным. Хрустальные люстры сияли ярче, позолота на лепнине блестела, словно только что нанесенная, мраморные колонны, казалось, излучали собственный свет. В центре фойе появился фонтан, которого раньше не было – изящная конструкция из мрамора и бронзы, из которой вместо воды лилось шампанское, наполняя хрустальные бокалы, стоящие на бортике.

Публика толпилась вокруг фонтана, с восторгом обсуждая этот трюк. Люди набирали бокалы, пробовали напиток, убеждаясь, что это действительно шампанское, а не вода с каким-то спецэффектом. Рядом с фонтаном стоял буфетный стол, ломящийся от закусок – икра, устрицы, экзотические фрукты, изысканные пирожные. Все это предлагалось бесплатно, и гости не стеснялись пользоваться щедростью устроителей представления.

– Смотри, это же министр культуры! – шепнул Штейн, кивая в сторону солидного мужчины, который с задумчивым видом потягивал шампанское, стоя немного в стороне от основной толпы.

Действительно, это был он – Бескудников узнал характерный профиль, часто мелькавший в новостях. Министр выглядел слегка растерянным, словно сам не понимал, как оказался здесь и почему участвует в этом странном мероприятии.

– А там, смотри, Петров! – продолжал Штейн, указывая на депутата, которого Воланд публично разоблачил во время представления. – Интересно, как они его уговорили участвовать в этом? Это же удар по репутации!

Депутат стоял у стены, бледный, с бокалом в руке, который он сжимал так крепко, что костяшки пальцев побелели. Он нервно оглядывался, словно искал выход или прикидывал, как объяснить свое присутствие здесь, если информация просочится в прессу.

– Я думаю, никто никого не уговаривал, – тихо сказал Бескудников. – Я думаю, все это… настоящее.

Штейн посмотрел на него с недоумением.

– Что значит «настоящее»? Конечно, это шоу! Очень дорогое, технологически продвинутое, с отличными актерами, но все равно шоу. Не говори мне, что ты поверил в говорящего кота и волшебника, читающего мысли!

Он рассмеялся, но его смех звучал немного нервно, словно он сам не был до конца уверен в своих словах.

Бескудников не ответил. Он смотрел через зал, туда, где у дальней стены стоял высокий человек в безупречном смокинге. Человек с разноцветными глазами. Воланд. Он не участвовал в общем веселье, не брал шампанского, не разговаривал ни с кем. Просто стоял и наблюдал, с легкой улыбкой на тонких губах, словно режиссер, довольный тем, как разворачивается его постановка.

Рядом с ним сидел огромный черный кот, тот самый, что объявил антракт. Он больше не стоял на задних лапах и не говорил, но его поза была слишком человеческой для животного – он сидел, закинув лапу на лапу, с видом светского льва, скучающего на приеме.

Воланд поймал взгляд Бескудникова и слегка кивнул ему, словно приветствуя старого знакомого. В его глазах читалось что-то похожее на одобрение, словно литератор прошел какой-то тест, сдал экзамен, о котором сам не подозревал.

В этот момент к Бескудникову подошла молодая женщина с блокнотом в руках. Она была одета строго, но элегантно, и по всему ее виду было понятно, что она журналистка.

– Извините,