Неваляшка - Елена Волынцева

– Обижать тебя будут.

– А кого не обижают?

– Тоже верно, Горячев. Что мне написать-то?

– «Не возражаю» и расписаться. Внизу, под датой.

Даша

.

Главное было – не стараться слишком сильно. Если крадешься на цыпочках и даже дышать пытаешься ртом и потише, обязательно услышат. А вот если будешь притворяться перед собой же, что ничего особенного не делаешь, то и пройдешь нормально. В конце концов, когда идешь через коридор днем, особенно не шумишь.

И все получилось: Даша проскочила к окну, ничего не задев, и половица не скрипнула, и окно открылось почти беззвучно. Материнский храп провожал ее дружелюбным посвистыванием, а больше в доме, казалось, звуков не было вообще никаких.

Прыгать с подоконника на землю Даша побоялась, но рядом росла яблоня, так что она перескочила, схватившись за ветку, – и та, конечно, скрипнула, но на улице это было уже неважно: на улице ее защищали сотни других звуков.

Балетки Даша еще с вечера спрятала у забора.

Потом она шла вдоль дороги, потирая ободранные все-таки ладони, зябла от ночной прохлады и думала, какая же она смелая и счастливая. Моросил дождь, но самую малость, и это усиливало запах травы и асфальта. Промокшие балетки скоро должны были начать натирать ноги, а еще лучше было даже не представлять себе, как она будет залезать в окно обратно, – и Даша не представляла.

Ночью Н. был почти красивым. Когда по дороге проезжала машина, Даша на всякий случай ныряла в кусты. Она делала вид, что не знает, куда идет, вот просто-таки понятия не имеет. Ноги как будто несли ее сами – и довериться им было легко и приятно. Ну а идти на отдаленные звуки гитарной музыки и нестройного пения – вообще инстинкт на уровне первобытного выживания. Никита был здесь абсолютно ни при чем.

– «И у любви у нашей села батарейка…»

Челка спадала Никите на лоб, так что ему приходилось часто встряхивать головой. В Н. никто больше не носил длинную челку, только Никита. И еще никто из парней не носил перстни – а у Никиты на мизинце сплетались какие-то тусклые серебряные символы. Даша смотрела на его перебирающие гитарные струны пальцы и открывала рот, как будто она подпевает.

– Ты не поешь.

Он даже конец песни не доиграл! Все остальные, человек шесть, уставились на Дашу, хищно ухмыляясь.

– Я просто тихо.

– Нет, – спокойно ответил Никита, глядя ей в глаза, так что собраться с мыслями стало еще сложнее. – Почему ты обманываешь?

– Да что ты… привязался?

В Дашином идеальном мире эта реплика принадлежала кому-нибудь, кто ее защищает. Лучше всего – чтобы Никита ее и защищал, а не цеплялся. Но, видимо, не сегодня, а то и вообще никогда.

– Потому что мне интересно.

– У меня слуха нет.

– Слух есть у всех, – вмешался Гриша, парень с дурацкими усиками и влажными ладонями. – Некорректно говорить, что…

– Знаешь, что некорректнее всего? Душнить.

Никита все-таки защитил ее. И даже подмигнул – или просто свет так упал.

Когда он заиграл следующую песню, Даша заставила себя демонстративно сжать губы и взглянула ему прямо в глаза, но Никита на нее больше не смотрел.

По кругу пошел пластиковый стаканчик со спиртом, от которого на метр разило виноградным ароматизатором. Обычно Даша просто мочила губы, делая вид, что пьет, слишком уж мерзким был вкус. Но сегодня, то ли в пику Никите, то ли, наоборот, пытаясь идти его дорогой абсолютной честности, она все-таки сделала глоток и тут же закашлялась от горечи.

– Надо было хоть что-то взять на закуску, ну.

– Так собирались же чисто мужской компанией!

– Эй, воды, может?

– Нет, спасибо. – Даша, смаргивая слезы, выпрямилась, пытаясь отдышаться. Посмотрела, как стаканчик дошел до Никиты – и был отвергнут аристократическим взмахом руки.

Почему-то стало смешно. Словно они устроили какую-то только им понятную игру, где нельзя делать ничего ожидаемого, – Даша пыталась играть в нее с младшим братом, когда они были совсем малышами. Рядом с Никитой убранное на антресоли детство опять становилось настоящим, и в этом было что-то невероятно волшебное.

По-хорошему, они бы досидели до рассвета, именно так в Н. и проходили все тусовки. Но Никита поставил себе целью разрушать все правила и рамки вокруг. Совершенно неожиданно он передал гитару щербатому пареньку, поднялся и, ни с кем не прощаясь, двинулся прочь, к слабо освещенной улице.

Даша на секунду задержала дыхание.

– Эй. Ты куда?

До того как вырваться изо рта, реплика казалась милой. После – отвратительной, тупой, плоской. Даше захотелось провалиться сквозь землю под Гришино тонкое хихиканье.

Никита не обернулся, но все-таки ответил:

– Домой. Поздно уже.

– Мне, наверное, тоже пора.

Как же жалко все получалось. Пожалуй, Даше нужно было просто подождать немного. В конце концов, остальных ребят она тоже знала, и они были пусть и не такими, как Никита, но и не самыми худшими людьми в Н. Но то ли спирт, то ли ночной подзуживающий дышать полной грудью бес словно шептал: «Нет, не дай ему уйти одному. Ты же хочешь, чтобы он тебя проводил до дома? Так возьми дело в свои руки!»

Даша поднялась, слегка пошатнувшись: ноги затекли от долгого сидения, – и побрела за Никитой. Это была единственная дорога вообще-то, но все равно не удавалось избавиться от неприятного чувства, что она собачка, бегущая следом за хозяином. К тому же Никита вовсе не собирался сбавлять скорость и идти вровень.

Даше вдруг стало так обидно, что она запнулась и посмотрела на объездную дорогу. Так на час дольше и по не самому лучшему району, но хоть сохранит остатки самоуважения. Она в последний раз подняла взгляд на Никиту – и увидела, что он развернулся и стоит, в упор глядя на нее.

– Слишком много думаешь.

– А?

Никита со вздохом подошел ближе и мягко постучал пальцем по лбу Даши. От прикосновения все тело вдруг стало легким, словно летний одуванчик.

– И совершенно не туда, куда нужно. Ты могла просто попросить или предложить.

Они смотрели друг на друга, и Даша жутко радовалась, что в этой части трассы разбили два соседних фонаря, а значит, ее пышущие жаром щеки не видны. Наверное.

– Я… просто…

– Тебя сожрет этот город. Ты не для него, – проговорил Никита с тихим вздохом. – Пошли уже, рассвет скоро.

Он и в самом деле проводил ее до дома, хотя Даша так и не смогла открыть рот и что-нибудь сказать.

Остановились у открытого окна. Сейчас, в предрассветных сумерках, Никита казался старше, тени сделали его черты четче, а птичий нос – длиннее. Он