Неваляшка - Елена Волынцева
– Говорят, ее отправили в Питер, – сказал Дрончик.
– Типа повысили?
– Нет, блин, наказали!
Дрончик всегда был в курсе всего – никто не понимал толком откуда. Его недолюбливали, но ссориться никто не хотел: себе дороже. Так что Дрончик был всеобщим приятелем-сплетником, раздражающим и интересным в равных пропорциях. Подсел к Славе, когда Дашка перестала быть человеком (еще один эвфемизм, мам, как тебе, не слишком страшный?), – чуял что-то, конечно, но не цеплялся с вопросами, когда Слава его послал. Так и продолжал с ним сидеть, только изредка пересаживаясь в поисках очередных сплетен.
– А ты был в Питере-то? – спросила Трофимова.
– Неа.
– Тогда для тебя это не Питер, а Петербург Петрович.
Булка рассмеялась и тут же виновато посмотрела на Дрончика. Сложная душевная жизнь у человека.
– Ты, можно подумать, была, – проворчал Дрончик. – Ну и вместо Аникиной прислали этого парнишку в пальто.
– Которого Горячев вчера в школу провожал, – вставил Стеблюк.
– Мог бы и рассказать по-братски.
– Да о чем рассказывать-то? Я не знал, кто это.
– То есть ты привел непонятно кого в школу? – Трофимова картинно всплеснула руками, демонстрируя красный маникюр с блестяшками. – А если бы это маньяк был?
– То его бы не пустил охранник. – Слава выцепил у Дрончика банку энергетика. По вкусу он напоминал сладкую жидкую резину. – Прикопались ко мне на пустом месте, ну.
– Какой ты чувствительный, – Трофимова ухмыльнулась, – как девчонка прямо.
Стеблюк и Булка с готовностью засмеялись.
– Ты даже не представляешь насколько, – подмигнул Слава.
.
С другой стороны, Славе не хотелось лезть на рожон. Иногда это было весело – как будто ты плывешь на корабле, подставляя лицо ветру, или едешь на машине с открытым верхом. Года три назад они с Дрончиком и Батоном молчали несколько дней – делали вид, что то ли онемели, то ли обет молчания дали, как средневековые чуваки. Учителя сначала раздражались, потом пугались, потом, день на третий, начали злиться уже по-настоящему. Одноклассники, кстати, тоже. Дрончик молча таращил на него глаза, а Слава так же молча вылупился на него в ответ, так они и просидели всю перемену. А Стеблюк их побить попытался – в одиночку троих, он тогда совсем глупый был. Вроде бы как раз после того случая и догадался закорешиться со старшеклассниками.
Слава, кстати, тоже в средней школе немного тусовался со старшеклассниками – из-за Даши. Но не очень часто: они казались ему похожими друг на друга, как если бы все девушки были сестрами, а парни – клонами, которых сделал с себя какой-то внезапно разбогатевший «пацан с района». Стали ли они сами теперь такими же? Сложно сказать. Но, если подумать, играть в обет молчания они бы уже не стали. Слава бы тоже не стал: не то чтобы он выгодно отличался от остальных.
Пока мы думаем, что мы неповторимы, мы ничего не знаем.
Он где-то читал о роботах-рабах сферы услуг, которым то ли по приколу, то ли по ошибке вмонтировали глюк – когда в голове появляются случайные строчки из разных стихов. У Славы, видимо, начинается что-то похожее.
Итак, не лезть на рожон. Когда все парни отправились на труд на первый этаж, Слава буркнул, что отсидится в библиотеке. Выждал немного и поднялся в кабинет к Валентине Ивановне и девчонкам.
У парней в мастерской вечно пахло дешевыми сигаретами: Федор Никитич выходил смолить на крыльцо на каждой перемене, тем самым подавая школьникам отличный антипример. Быть похожим на Федора Никитича не хотел никто. Интересно, каким он сам хотел стать в юности? Кем-то вроде Василия Теркина? Солдата, который варил кашу из топора? Левши? А похоже: у Левши была краткая вспышка славы перед нелепой гибелью. У Федора Никитича гибель, конечно, длиннее, на жизнь похожа, но тоже ведь нелепая.
На труде у Валентины Ивановны вместо сигарет пахло дешевой отдушкой от освежителя, как будто все шкафы были изнутри увешаны автомобильными «елочками». И еще лаком для волос – Дашка иногда пользовалась похожим. Мать рявкала: «На крыльце травись своей гадостью, братик задохнется тут из-за тебя!» Когда они были помладше, она часто пыталась защитить то Славу от Даши, то Дашу от Славы, и переключалась эта стрелка агрессора совершенно случайным образом, не угадаешь заранее.
Слава попробовал незаметно скользнуть на свое место, но вошедшая следом Валентина Ивановна остановилась и стала молча на него смотреть. Встать, что ли? Но девчонки сидели, он и так среди них казался гориллой в клане мартышек. Или в стае? В семье? Как у мартышек заведено устраивать свою социальную жизнь?
– Я была уверена, что это розыгрыш, – заговорила, наконец, Валентина Ивановна.
– Здравствуйте.
На него начали оглядываться. В те несколько секунд, пока в головах девчонок рождались первые подколки, Слава кристально ясно осознал, какая это все глупость. Ему нужно было вообще не ходить в школу и просто осаждать дом колдуна – когда-нибудь тот выбесился бы и показался, Слава отлично умел раздражать людей.
– Ты кабинетом ошибся? – спросила Трофимова. – Или это прикол такой?
– Я думала, мы хотя бы здесь от вас отдохнем, – сказала Логинова. – Но, видимо, не судьба.
– От чувства усталости можно попить витаминчики.
– Еще что-нибудь посоветуешь?
– Слушать учителя, например.
– А она ничего не говорит.
– Да еще бы, мы же никак не заткнемся.
После этого все на несколько секунд заткнулись, и Валентине Ивановне этого хватило. Окинув класс взглядом великомученицы, которую всё никак не могут казнить, она объявила, что все должны вести себя нормально и уважать друг друга, – и остановила взгляд на Славе, как будто это он первый начал.
А шили они, оказывается, фартуки.
Слава постарался никак не меняться в лице, но Соня Паршина все равно ткнула его в бок, чтобы спросить, в чем дело. Слава молча покачал головой. Испытания нужно принимать с достоинством.
У матери, кажется, был фартук. Картинка из детства: она стоит у плиты в клетчатом розовом фартуке и печет блины. Отец – тогда он еще не только существовал как понятие, но и жил с ними, – спит в другой комнате, и мама просит Славу разбудить его к завтраку. Славе хочется начать ныть, что пойти может и Даша, но она рисует брату самолет, так что ладно, пусть не
