Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна
Вот бы закончить дела пораньше и свалить отсюда быстрей. Искусанные губы горячо пульсировали. Дымок почти не холодил. Марцель прикрыл глаза. Тихий шепот монашеских голосов зудел где-то на окраине сознания. Телепат чутко прислушивался, и когда один из них начал приближаться, быстро затушил сигарету окрай пачки и спрятал в карман джинсов.
— От тебя пахнет. Шелтон не упрекал, он просто ставил его в известность. — Я конфеткой зажую. Отмахнулся Марцель, запустил руку в другой карман и нашарил горсть дежурных карамелек. «Хочешь? Есть яблоко, апельсин и мёд с имбирем». Он предлагал просто так, по привычке, но Шелтон почему-то без раздумий взял яблочную конфету и зашуршал фантиком.
Марцель тоже подумывал закусить такой, но теперь из чувства противоречия выбрал имбирную. Сестра Анхелика явно шла быстрее, чем позволяло состояние ее старческих суставов и легких. По ступенькам она вообще спускалась боком, рванными шажками, похожие на маленькую черную птицу. Когда она добралась до Шелтена с Марцелем, то уже начала слегка задыхаться и прихрамывать. Но улыбка ее не оставляла сомнений в исходе дела.
Отец Петр поговорит с вами, — просто сказала монахиня. Черное одеяние слегка замялось, но она, похоже, этого даже не заметила. — Знаете, ему было так одиноко в последние дни. Думаю, свежие впечатления пойдут ему на пользу. Надо же, такой молодой, а так тяжело болеет, — горестно вздохнула она. Марцель едва удержался от смешка.
Молодому, судя по ее воспоминаниям, было далеко за шестьдесят. — На следующей неделе за ним приедут и увезут в Рейнбах. Бог даст, вылечит, и тогда к весне он уже вернется. Немного восстановив дыхание, монахиня подняла на Шелтона глаза, голубые и чистые, как августовское небо. Идите за мной, я вас провожу. Только хочу предупредить сразу.
На некоторых сестрах наших лежит обет молчания. Не стоит заговаривать с ними. Приветствовать вас они могут только кивком или улыбкой. Если нужно будет что-то узнать, то спрашивайте меня. — Хорошо, — понятливо кивнул Шелтон, — сестра Анхелика, а вам обеты не запрещают опираться на руку мужчины при ходьбе? Я вижу, что идти вам трудно, вы немного припадаете на левую ногу, могу я немного помочь? Если, разумеется, это не идет вразрез с вашими правилами.
И, — у Марцеля чуть глаза на лоб не полезли, — протянул ей руку, явно предлагая помощь, причем рукава водолазки у Шелтона были немного закатаны. — Ох, очень любезно с вашей стороны, — улыбнулась старушка и тяжело оперлась на подставленную руку стратега, крепко переплетая свои сухонькие мозолистые пальцы с его.
— Я, наверное, слишком поспешила, когда возвращалась, а годы-то уже не те. — Понимаю. Голос Шелтона даже не дрогнул, хотя по коже пробежали мурашки, а мысль буквально заклинила на желание отдернуть руку и натянуть рукав мягкой шелковистой водолазки до самых пальцев.
«Но у всех нас есть свои слабости, и только от силы характера зависит, может ли человек с ними бороться или же станет им потакать, если речь, разумеется, не идет о здоровье, как в вашем случае», — добавил он после едва заметной паузы. Марцель только зубы стиснул. Да уж, после такого представления не вышло бы прикрыться телепатическими заморочками и увильнуть от прослушивания больного человека. Умная сволочь, он бы еще додумался своей умной башкой до того, чтобы понять, у нас с ним слабости разного порядка.
Идти пришлось далеко, сначала через колоннаду, к одной из боковых лестниц, затем на второй этаж, по сумрачному коридору. Марцель в лёгкой футболке зябко ёжился и жалел, что не захватил с собой толстовку, потом почему-то опять вниз. Отец Петр сидел в кресле в какой-то холодной, тёмной, полуподвальной комнатушке, и он не просто болел, он умирал.
«У него мигрени», — тихо пояснила сестра Анхелика. Мысли её были пропитаны уже не тоской, скорбью. Свет, жара, шум — всё мешает. Мы нарочно подготовили старую келью. Здесь ничего не беспокоит. Марцель прерывисто выдохнул, максимально отключаясь от контакта. — Шелтон, тварь, будешь мне должен.
Но в одном стратег был прав. Телепаты такого уровня, как Марцель, должны уметь делать свою работу и через не хочу, и через тошнит. А Шелтон мягко и ненавязчиво выставил сестру Анхелику под благородным предлогом что-то вроде «вам лучше подождать на солнце, здесь слишком холодно, о, не беспокойтесь, мы не будем слишком навязчивыми». Начало разговора с отцом Петером Мартель пропустил, стараясь пересилить себя и вновь прислушаться телепатически.
А когда подключился, то стратег заканчивал проникновенный спич про исследование периода зарождения кирпичной готики в саксонской зоне. Священник внимал благосклонно, даже мучительные раздумья о скорой смерти отступили. Стратег договорил и выразительно замолчал, удерживая его взгляд. — Мне очень приятно, что такие, такие достойные молодые люди интересуются историей нашего монастыря, — произнес отец Петр наконец.
Говорил он с трудом, спотыкаясь на словах. Ему трудно было сосредоточиться на устной речи. Мысли у него напоминали вязкую резиновую массу. С каждым новым приступом боли они вновь и вновь откатывались к неизлечимому недугу, к страху перед операцией и к этому судорожному «Господи, за что?
Я не готов, мне еще рано!» «У нас вообще бывает мало гостей. Даже туристы заглядывают редко, редко!» Это прискорбно, будто бы в растерянности вздохнул Шелтон и опустился в проваленное кресло. Теперь он не нависал над священником со всей высоты своего завидного роста, а смотрел снизу вверх. — Вы не возражаете?
Мы с самого утра на ногах. — Ноги. Может ходить. А я никогда уже не встану. Опухоль давит на мозг. Они мне все врали. Точно врали. А сердце? — Да-да-да, анестезия. Многие умирают во время операции. Как страшно! Нет, присядьте.
А вы, юноша? — Куда? — хотел скептически поинтересоваться Марцель, потому что оба сидения были заняты. Но вместо этого обошел кресло Шилтона и встал за ним, облокачиваясь на спинку. — Да я постою, нет проблем. Спасибо. Так было поближе к Шелтону и к его успокоительно-безмятежному разуму. И без того уже казалось, что эта тугая боль, мерно выгрызающая череп изнутри, принадлежит не сморщенному, посеревшему от недуга человеку в кресле напротив, а ему, Марцелю.
И именно он должен лечь через две недели на стерильный операционный стол. А потом придет врач и вскроет череп, чтобы вырезать смертоносный, отравляющие тело на рост. — Почему, почему, почему я отказался от боли утоляющих? Один укол — и никаких страданий. Это гордость, гордыня, грех, грех, расплата за грех.
За что, о господи! Марцель сглотнул, тошнота подступала к горлу. — Скажите, отец Петр, а в Хаффельберге всегда так мало туристов? Никто не приезжал сюда в последний месяц. Герр Вальц говорит, что комнаты у него простаивают. — Может, приезжал, может, нет. Ничего не помню. Лица все одинаковые.
Кто это? Девушка или юноша смотрит на меня. Глаза сияют, и сияние белое кругом. Ангел ли пришел меня забрать? Скорей бы уже. Да, с каждым годом все меньше, у нас нет ничего, кроме монастыря, и даже наши молодые уезжают в большие города и не возвращаются, да, не возвращаются.
Шелтон обернулся к Мартелю, он только головой мотнул, уста. Поверхностные мысли у священника были целиком заняты болезнью. Стратег на секунду опустил ресницы, обдумывая дальнейшие действия, а потом решился. — Что ж, благодарю за беседу. Не смею вам больше докучать, — сказал он, поднялся с кресла и засунул правую руку в задний карман, нащупывая визитку.
— Вот, возьмите, пожалуйста. Мне бы очень хотелось поговорить с вами еще раз, если получится. С этими словами Шелтон вложил карточку в скрюченные пальцы священника и накрыл его ладонь своей. В ту же секунду руку Марцеля прострелила резкая боль, до самого локтя, и телепат даже не сразу сообразил, что она принадлежит Шелтону, а когда понял, сразу увидел загнанную под ноготь булавку, средний палец левой руки, самый исколотый из всех.
Отец Петр несколько секунд сидел без движения, а потом медленно-медленно откинулся в кресле. Мысленный фон его выровнялся, сгладился, подернулся дымкой. — Ты его усыпил? — догадался Марцель. Грызущая боль в голове исчезла. Во сне священник не думал о ней и переставал автоматически транслировать на окружающих.
