Наследник двух Корон (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

Возвращение блудного деда

* * *

РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ. КОРОНА ПОЛЬСКАЯ. ВОЕВОДСТВО ПОДЛЯШСКОЕ. БЕЛЬСКИЙ ПОВЯТ. МЕСТЕЧКО БЕЛОСТОК. 22 января 1742 года.

Дорога через Польшу была довольно пресной. Ни тебе погонь, ни дуэлей, ни глупой пьяной бравады Брюммера, даже волки позорные (шутка) нам как-то больше не попадались.

Мы не особо прятались, хотя и не выпячивались лишний раз.

Нет, я не то чтобы жалуюсь, всё вошло в русло обычного для этого времени вояжа, со всеми его мелкими перипетиями и текущими неприятностями, но после бурных дней в Пруссии, моё ухо виртуально дёргалось на каждый лишний чих или звук. Ну, как у того кота, когда он спит, но уши всё равно шевелятся, оценивая обстановку и возможные угрозы. Или вкусности.

Восемь дней мы летели по Польше. Вислу мы переехали в Хелмно. Там стояли день — сильно мело. Я даже в тамошнюю Кульмскую иезуитскую коллегию успел сходить. Николай Андреевич перестал бояться того, что нас догонят, и меня с Крамером милостиво отпустил гулять. Что сказать — дыра дырой. У нас в советском ПТУ лучше учили. Потом, крупных городов по пути не было. Снега, леса, деревеньки под соломенной крышей. Костёлы, чаще деревянные, да панские усадьбы чуть побогаче.

В Цехануве встретили полнолуние и целые городок евреев, с десятком аптекарей и врачей. Пополнил сильно опустевшие после лечения Брюммера свои запасы. Как он там? Умер? Или жив и Фике развлекает… Лучше бы уж тогда почил. Ну и Бог с ним.

В Ломже иезуитскую школу даже смотреть не стал. Устал сильно, да и не чего время тратить. Они в эти времена все одинаковы. С утра въехали в Белосток. Уже за речкой простирается Литва, хотя, по сути, та же Польша. Речь Посполитая.

На полноценный город, по-здешнему — место, Белосток пока не тянет. Внешне — большая деревня, но уже не село, а местечко, живущее по магдебургскому праву. Католическая базилика, церковь православная, синагога. Нам, лютеранам, идти тут некуда.

Дворец Браницких уже стоит. Ворот правда знаменитых нет, да и половины парка. И зданий. Наверно, как Фридрих в Потсдаме «Прусский Версаль», так и очередной князь Браницкий здесь свой «Подляшский Версаль» ещё не достроили. Ну, Бог весть. Всё одно на окружающем фоне красиво.

Возок, чинённый в Хелмно, снова разладился. Бергхольц нехотя оплачивает ремонты из своей части «Кильской кассы». Я со своей «доли» попутчиков кормлю. Вроде до Риги нам точно денег хватит, пусть и очень-очень скромно. А у фон Корфа на лошадок точно ещё есть.

Гуляем по городку с Бастианом. У каждого по шпаге. У егеря моего заряженный пистоль под пальто стволом вверх. А со мной мой уже верный бебут. Он, конечно, просто тесак армейский или, по-уставному, полусабля, но название уже прижилось в нашей экспедиции. Меня тоже за глаза попутчики «наш Бебут голштинский» зовут или просто «Бебут». «Партийный псевдоним», так сказать. Ну не ухорезом, и на том спасибо. Отрубленное мной волчье ухо у меня через шею на верёвочке скрыто весит. Талисман мой, на пару с бебутом.

Проходим у церкви. Какой-то местный скрипач играет что-то жалостливо. Его узкая дорожная скрипочка-пошетта ладно звучит. Но особого прибытка в его шляпе от того нет.

Достаю мариенгрош. Кидаю в шляпу. Скрипач не преставая играть поклоном благодарит.

— Любезный, — обращаюсь на немецком, потому как вижу по всем чертам что играющий — еврей, а идиш тот же немецкий и есть.

— Слушаю, пана, — остановив игру местечковый талант заинтересовано обращается ко мне.

— Мы с моим наставником тоже играем на скрипке, и уже соскучились по ней в дороге, — начинаю я, — не позволили бы вы нам поиграть.

— Всегда рад встретить маэстро, но простите великодушно, служба скоро закончится, а мне семью кормить, — со всем видимым радушием отвечает скрипач, опасаясь видно больше не за свой заработок, а за скрипку.

— Новые мелодии, любезный, привлекут зрителей, и вы много что будете с того иметь, — продолжаю торг, отмечая, как на мой порядок слов удивлённо поднимается бровь скрипача, — в накладе не останетесь, слово дворянина.

В Польше много дворян из евреев, в Подолии так наверно из них каждый второй шляхтич. Свой я или нет — местный паганини не знает, но уже не может, не оскорбив меня отказать. Он протягивает инструмент.

Беру скрипочку. Нежно. Худа она боками. Но сработана добро. Встаю рядом с музыкантом, открывая подход прихожан к моему мариенгрошу, сиротливому лежащему в поставленной на снег шляпе. С чего начать?

«Аве Мария…»

Вижу интерес у выбравшихся первыми из церкви прихожан. Чувствуют, что мелодия духовная. В шляпу полетел первый медяк.

Так, теперь Бах. Который Иоганн Себастьян. Может «Менуэт». Учил в третьем классе музыкальной школы. Не знаю написал ли уже Бах его, если нет, то не сможет претендовать на авторские. К тому же я сильно импровизирую. Народ собирается. Для здешних мест это удивительная музыка. Даже на пошетте и в моём исполнении. Впрочем, на фоне хозяина инструмента я весьма неплох.

Добавим жару? «Мясковский 'Мазурка» — произношу я про себя, ибо Мясковский ещё даже не родился, но, уверен, живущие здесь мазуры узнают свою мелодию.

Народ оживился. Кто-то в толпе пританцовывает на месте.

Вижу у оградки женщину. То ли попадью, толи монашку. Смотрит сразу и восхищённо, и неодобрительно. Ну так не всё же горевать! На ограду храма садится голубка. Я весь в музыке. Давно так не накрывало. Голубка. Внутри всё как обмерло. Она дирижирует крыльями. Иринушка? Ну, нет, это музыка просто…

«Ланфрен-ланфра, ланта-ти-та…»

Играю и смотрю на голубку. На последних тактах она вспархивает делает надо мной круг, встречает вторую голубку, почти белую.

Птицы вместе снова садятся на ограду и как музыка затихает сизая голубица улетает. У меня течет слеза. Я опускаю руки. Передаю инструмент хозяину. Меня выводят из ступора редкие аплодисменты.

— Спасибо, любезный, — говорю я скрипачу.

— Нет. Вы, вы, — прерывисты выдает он.

Я машу рукой.

— Панич, у меня полная шляпа, — отмирает еврей, — заберите, это ваши деньги.

— Нет, они твои и божьи — уже спокойно говорю я, — по десятой части отдай своим в шул и этой церкви, а я возьму только одну монету.

Крещусь на храм по православному. Нашло что-то. Народ повторяет за мной и меня крестит.

Еврей кивает. Вытаскивает из шляпы наугад один тымпф и отдаёт мне. Я смотрю на зеленоватый кругляш.

На аверсе монеты написано «DAT PRETIVM SERVATA SALVS POTIORQ METALLO EST». С латинского: «Желание спасения Отечества превышает цену металла». Хорошее напутствие. Да и вложения, если считать в серебре, отбились как один к четырём по итогу. Будем жить!

* * *

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ . ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ. 18 (29) января 1742 года.

Как всегда в таких случаях, весть о предстоящей казни разнеслась по столице со скоростью лесного пожара в сухую ветреную погоду. Толпы начали стекаться на площадь задолго до самого действа. Ходили слухи, что даже сама Государыня решила лично присутствовать на колесовании своих врагов. В этом вопросе (как всегда под страхом смертной казни и принудительной прогулки в Тайную канцелярию) мнения разделились. Одни говорили, что этого быть никак не может. Другие же ссылались на то, что она дочь Петра Великого и в неё его кровь. Рубить головы и руки с ногами, она, конечно, не будет, но лично поприсутствовать вполне может пожелать.