Наследник двух Корон (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

Под страхом ещё более лютой казни обсуждали и грехи приговорённых. Нет, собственно сама смертная казнь никого не удивила. Времена обычные. Времена суровые. Сама нынешняя Императрица Елисавета Петровна (Спаси Господи и Сохрани благословенную Помазанницу Твою!) могла при других раскладах оказаться в монастыре, в ссылке или, даже, на плахе. И многие были уверены ещё совсем недавно, что и именно так всё и закончится. Да, о перевороте знала почти каждая бродячая собака, но мало кто верил, что у Цесаревны Елисаветы хватит духу, а за ней вообще кто-то пойдёт против избранного Богом Императора Иоанна Третьего.

О судьбе малолетнего Государя шепталась вся столица и не только она. По крайней мере в тех частях, до куда уже доскакали гонцы или доехали сани. Зима. Реки в эту пору — это просто гладкие дороги. Никаких лодок или судов. До дальних пределов России новость о новой Императрице может идти чуть ли не год. И новость о любом сообщении оттуда будет в столицу добираться ещё столько же.

А пока — Санкт-Петербург. Васильевский остров. Площадь перед зданием Двенадцати Коллегий.

Эшафот.

Толпа.

Каре солдат.

Барабанная дробь.

Толпа замерла.

Кто-то шепнул:

— Государыня не приехала…

На шепнувшего шикнули сразу несколько человек, обеспокоенно поглядывая друг на друга. А вдруг из Тайной канцелярии? Или просто донесёт? Одно успокаивало — правило: «Доносчику первый кнут» по факту никто и не отменял. Могли спросить за ложный донос. Точно так же. На дыбе родимой.

* * *

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ . ДВОРЦОВАЯ НАБЕРЕЖНАЯ. 18 (29) января 1742 года.

Холодно и сыро. Ветер с Невы и с далёкого залива. Иван Анучин стоял в оцеплении между Зимним и Адмиралтейством. Зачем стоял? А затем, что приказали и поставили. Цепь их оцепления была довольно жидкой, большая часть Лейб-Компанейцев несла стражу внутри дворца или просто там грелась, в ожидании своей смены, ведь стоящих на морозе меняли каждые три четверти часа.

О том, что их выставят на караул вокруг дворца разговоры в их казарме ходили с самого вечера. Конечно, под угрозой смертной казни, как и всё, что связано с Двором, всем, что вокруг него, и самой Государыней. Оскорбление Величества — один из самых страшных законов. Кара и проклятие на поколения вперёд. Поэтому все болтали «по большому секрету».

Да и были перед глазами примеры, как опала сменялась милостью и наоборот. Казнимые сегодня на площади перед Двенадцатью коллегиями тоже были всесильными, пока сам Анчин и его товарищи не вознесли Государыню Елисавету Петровну на Престол Всероссийский.

О том, зачем их ставят вокруг Зимнего, мнения в казарме были разные. Чтоб враги Матушки убоялись. Чтоб разгорячённая казнью толпа не слишком стремилась выразить верноподданнические чувства. Были даже разговоры, что некие пособники казнимых злодеев попробуют отбить приговорённых, а потом пойти прямо на Зимний дворец. Другой сказ был о том, что сначала попробуют свергнуть Государыню, а уж потом идти отбивать Миниха, Остермана и прочих. Были и мнения, что во дворце, или в Адмиралтействе, или в Петропавловской крепости, или ещё где, прячут Ивана Третьего. И заговорщики хотят вернуть ему трон.

Так это или нет, конечно, никто не знал. По крайней мере из тех, кто стоял в оцеплении вокруг Зимнего дворца и Адмиралтейства. Петропавловскую крепость тоже усилили, но там ещё и пушки, а тут просто они стоят.

Холодно и ветер. Скоро ли смена?

* * *

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ . ДВОРЦОВАЯ НАБЕРЕЖНАЯ. 18 (29) января 1742 года.

Императрица смотрела в окно на Васильевский остров. Смотрела на лёд Невы. Как ей и положено в сие время года, река радовала город. Пусть нет судоходства, но замёрзшая Нева и каналы Санкт-Петербурга стали отличными мостами между частями столицы. Сани, гружённые чем угодно, сновали туда-сюда по ледяной глади. Конечно, река не была ровной, были и торосы, и наледи на пристанях, и обледеневшие суда, и лодки. Были и трещины, и полыньи. В темноте совершенно не стоило ходить по реке. Но, днем, с рассвета и до глубоких сумерек, река жила суетой, гомоном, запахом рыбы, товаров, тухлятины, дров, навоза, в общем, всего.

Временный деревянный мост от Дворцовой набережной до Васильевского острова, опирающийся на большие лодки, возводили с началом каждого сезона, в конце же сезона мост разбирали, или внезапно проснувшаяся ото спячки Зимы река вдруг ломала ледоходом всё, что понастроили люди, и потом снова, после окончания ледохода, возобновлялась переправа лодками и прочими судами, ходили по Неве военные корабли, радуя монарха.

Пока Елисавету не радовало ничего. Вестей от Корфа нет. Дела в Финляндии непростые. Ласси не спешит с известиями. Когда возобновится война? Войска ушли на зимние квартиры. Но, воюют и зимой. Весной начнётся распутица. Армии и лошади будут тонуть в грязи.

Сколько у неё времени?

Может месяц. А может четыре. Пути Господни неисповедимы.

Интересно, что сказал или посоветовал бы Миних? Но, у него уже не спросишь.

* * *

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ . ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ. ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД ДВЕННАДЦАТЬЮ КОЛЛЕГИЯМИ. 18 (29) января 1742 года.

Барабанная дробь.

Появилась вереница закрытых чёрных возков в сопровождении всадников.

Приговорённые.

Толпа зашелестела:

— Всё-таки казнят.

— Типун тебе на язык. Языки вырвут и всё.

— Колесуют, верно говорю. Я слышал от знающих людей.

— Господи, не говори ерунды.

— Сам — дурак.

— Да я тебя щас…

— Православные, рты закройте, не мешайте смотреть…

А смотреть было на что. Казнимых выводили из кибиток и, в сопровождении охраны, двигали в сторону эшафота. Там уже все требуемые лица. И Обер-прокурор, и священник, и протоколист. И, собственно, палач.

Ну, и сама плаха. Есть куда голову приложить. Или колесо. Тоже свободно пока.

Тут, как Государыня пожелает.

Первым шёл Миних. Он был почти весел. Бодр, так уж точно. Свежевыбрит (Государыня повелела разрешить ему бритву, ведь он ей дал Слово дворянина, что не убьет себя до казни), одет в чистый, с иголочки, военный мундир, со всеми орденами. Фельдмаршал шёл спокойно, что-то обсуждая с сопровождающим его на казнь офицером.

— Глянь, Тимофей, Миних-то с орденами!

— Ага. Щас с него их начнут срывать!

— Дурак ты, нашёл чему радоваться. Ему же их не просто так вручали. За дело.

— Это ты — дурак. Болтай меньше.

Оба любопытствующих оглянулись по сторонам и замолчали.

За Минихом вели Остермана. Почти несли. Небрит. Грязен. Безумный взгляд.

— Господи, что с ним сделали…

Никто не рискнул ответить на риторическую фразу.

За Остерманом шли остальные. Не сильно лучше.

Барабанная дробь.

Первого кабинет-министра подвели к плахе. Поставили на ноги.

Обер-прокурор огласил:

— Именем Её Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны…

Дальше шло перечисление «гостей плахи».

… Остерман приговаривается к смертной казни через колесование!

Пауза.

— Однако, будучи милостивой православной христианкой, Императрица Елисавета Петровна повелела смягчить приговор и заменила колесование «отрублением головы».

Толпа зашумела. Кто-то радовался, предвкушая зрелище, кто-то гневался, но стараясь не показать себя перед людьми Тайной канцелярии или «доброжелателями», коих столько всегда было вокруг полно, кто-то просто обсуждал происходящее.

Остерман покорно дал снять с себя парик, шубу, освободил шею и положил голову на плаху.

Обер-прокурор дал толпе пошуметь и перешёл ко второй части представления.

— Однако, будучи милостивой православной христианкой, Государыня-Матушка повелела смягчить приговор и заменить смертную казнь пожизненной ссылкой, с конфискацией всего имущества, лишением титулов, чинов и званий.