Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Позади меня в глубине комнаты Мэйнон и Хаксли продолжали беседу. Они говорили довольно тихо, хотя и не шептались, однако разобрать, о чем идет речь, было невозможно. И все же я уловил имя Криссы Мур, произнесенное несколько раз, и вспомнил, как судья упоминал каких-то влиятельных людей, оказывавших на него давление.

Когда мы перешли в столовую и разместились за широким дубовым столом, Мэйнон оказался напротив меня рядом с миссис Хаксли, которую он изо всех сил старался развлечь непринужденной болтовней. Хозяйка дома изредка бросала ответные реплики, но в основном предпочитала молчать, предоставив гостю право говорить столько, сколько ему вздумается, чем Мэйнон и не преминул воспользоваться. Его талант рассуждать о предметах, которые могут заинтересовать молодую женщину, — о тканях, поэзии, ботанике, музыке — произвел на меня неизгладимое впечатление, поскольку сам я почти ничего не знал об этих вещах. Что же касается его неразговорчивой соседки — блестящие речи гостя оставили ее совершенно равнодушной. И точно так же она почти не обращала внимания на мужа. Наблюдая за ними, я вновь подумал, насколько важна взаимная симпатия и общность интересов между супругами, чего при большой разнице в возрасте не так-то легко достичь. Мне стало жаль миссис Хаксли — грустная молодая женщина, связанная узами супружества с пожилым, седеющим брюзгой. Мысли мои сами собой обратились к Резерфорду и Эстер: как знать, возможно, их союз — не такая уж плохая затея, как мне показалось вначале. Я решил извиниться перед сестрой. В конце концов, это ее выбор.

Но сам Резерфорд так и не появился. Ожидание в библиотеке затягивалось. Мэйнон, смущенный поведением племянника, начал заметно нервничать. Я тоже чувствовал себя неловко, будучи так или иначе связанным с ним узами будущего родства. Оставалось надеяться, что оскорбление, нанесенное Хаксли, не повлияет на его отношение ко мне. Наконец судья, рассыпаясь в многочисленных извинениях, предположил, что Джон заболел.

Хаксли фыркнул и процедил с кислой миной:

— Будем надеяться, что дело именно в этом. В наши дни, когда кругом царит полнейший хаос, было бы крайне печально лишиться столь преданного работника на ниве Божиих дел.

Он жестом пригласил нас следовать за ним, и мы перешли в столовую.

Ужин тянулся бесконечно долго и нагонял тоску. Вряд ли этот унылый вечер можно было отнести к разряду тех, ради которого стоило ехать верхом больше часа. Но время шло, становилось поздно, и я утешался мыслью, что вскоре трапеза закончится и мне предложат пройти в мою комнату. Всякий раз, когда лакей открывал дверь в столовую, до меня доносился лай собак, которых выпустили на лужайку перед домом, а из галереи тянуло холодом — здесь повсюду гуляли ледяные сквозняки. Я поежился, мечтая поскорее оказаться в спальне и согреться у камина.

С мясным блюдом было покончено. Мэйнон откинулся на спинку стула. Он выглядел утомленным. Казалось, судья тоже не прочь завершить вечер и отправиться спать, однако, как только речь зашла о десерте, он заметно оживился. Хозяин дома, напротив, был бодр и полон сил и, похоже, горел желанием перейти к обсуждению вопросов, которые они затронули в начале вечера.

— Итак, Мэйнон… — начал он, окуная кончики пальцев в изящную серебряную чашу для омовения рук.

Я последовал его примеру, хотя, на мой взгляд, поданная нам баранина была настолько пересушенной, что никакого омовения не требовалось.

— …как продвигается расследование по делу той ведьмы?

Судья покосился на меня, словно предупреждая, чтобы я не вмешивался и позволил ему самому вести разговор. Но он напрасно волновался, у меня и так не было ни малейшего намерения вступать в их препирательства.

Мэйнон выждал, пока слуга наполнит его бокал, и произнес с хмурым видом:

— Ситуация, как ты понимаешь, непростая.

— Неужели? — Хаксли стряхнул воду с пальцев, вытер их о край скатерти и взглянул на судью.

Прежде чем ответить, Мэйнон сделал неторопливый глоток и похвалил вино.

— Подозреваемая находится в заключении более двух недель. Крисса Мур утверждает — во всяком случае, так она заявила в момент ареста, — что беременна. Кстати, я попросил бы тебя не разглашать эти сведения. И хотя были предприняты все необходимые меры, включая личный осмотр с целью обнаружения на теле особых знаков, никаких доказательств ее контактов с темными силами у нас нет. Неоднократные попытки допросить девицу также не дали результатов. Она молчит. У нас остается лишь факт, — тут Мэйнон кивнул в мою сторону, — внезапной болезни, а затем и смерти Ричарда Тредуотера и показания его дочери, Эстер Тредуотер, которые не позволяют мне закрыть дело и освободить Криссу Мур.

— Но ведь были и другие смерти?! — живо воскликнул Хаксли. — Разве отравление миссис Гедж и Джоан Гедж, которые были связаны с Криссой Мур и в непосредственной близости от которых она находилась в момент их смерти, не дает нам право предполагать, что эта женщина причастна к гибели матери и дочери?

— Не исключено, — осторожно кивнул Мэйнон. — Но я не имею привычки делать выводы, исходя из предположений.

Хаксли недоверчиво хмыкнул.

— Предположение, которое соответствует истине. Мне прекрасно известно, как устроены камеры в тюрьме Уолшема; если помнишь, их строительство было оплачено из моего кармана. Поэтому я точно знаю, что заключенные ничего не могут передать друг другу. Констебль? Нет, Диллон вне подозрений. И ты заверил меня, что при аресте у женщин не было при себе яда. Остается единственное объяснение — вмешательство дьявола: какая-то бесовская тварь, с помощью которой ведьма отравила Джоан и ее мать. Давай не будем ходить вокруг да около: девицу необходимо заставить говорить, любыми способами. Ты понимаешь это не хуже меня. Если к тому моменту, когда присяжные появятся у нас и приступят к рассмотрению дела, мы не будем располагать неопровержимыми доказательствами, то сами же станем выглядеть как полные идиоты. Вот почему, — сказал он, выразительно глядя в сторону пустующего стула Резерфорда, — мне хотелось, чтобы сегодня вечером твой помощник был здесь и подробно рассказал нам о том, как проходили допросы Криссы Мур.

— Я непременно устрою ему хорошую выволочку! — грозно прорычал Мэйнон и добавил чуть мягче: — Если, конечно, у Джона не найдется веских оправданий своего отсутствия. Что касается допросов, боюсь, Резерфорд не сообщил бы нам ничего нового. Девушка просто стоит перед ним, как Тарпейская скала[36], и молчит. Ну а по поводу присяжных — разумеется, никому из нас не хочется выставлять себя на посмешище.

Хаксли кивнул жене. Молодая женщина поднялась и, уныло шурша юбками, удалилась из комнаты. Буквально через секунду слуга внес блюдо-этажерку, на котором были разложены засахаренные фрукты, и водрузил его в центр стола. От одного взгляда на апельсины, покрытые хрупкой карамельной корочкой, на мясистые черные сливы и желтые груши рот у меня наполнился слюной. Я смущенно отвел глаза, но Хаксли подбодрил меня, предложив выбирать лакомство. Я взял дольку апельсина: разливающийся по языку сладковато-терпкий вкус был поистине восхитителен.

Пока я наслаждался угощением, Хаксли продолжил:

— Но ведь у нас есть возможность надавить на нее, не так ли?

В мерцающем пламени свечей его лицо сделалось похожим на злобную лисью морду. Я вдруг подумал, что передо мной человек с лукавым и хищным разумом.

— Насколько я понимаю, ее брат оказался на вашем попечении, мистер Тредуотер? — обратился он ко мне.

Я едва не подавился куском груши и, закашлявшись, вынужден был сделать глоток вина, чтобы прийти в себя. Хаксли и Мэйнон выжидающе смотрели на меня. Так вот почему я здесь. Мне отвели роль Иуды: эти двое хотят, чтобы я отдал им Генри, а они используют мальчика, чтобы надавить на его сестру. Интересно, каким образом? Угрозами? Пообещают причинить ему боль, если Крисса не заговорит? И никто не сможет им помешать, ведь семьи, которая могла бы заступиться за него, у Генри нет. В этом мире вообще мало кому известно о существовании мальчика.