Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз
Я шел по полю, считая павших овец. Добравшись до дальнего края пастбища, я сбился со счета. Только здесь, на его северной стороне, погибло не меньше семидесяти животных. На трупах не было следов нападения, никаких травм, кроме ран, нанесенных уже после смерти. Вероятно, овцы погибли от какой-то болезни. Но я никогда не видел, чтобы болезнь убивала так быстро, и даже никогда не слышал о таком. Казалось, еще накануне овцы были здоровы, они выглядели ухоженными и сытыми — как всегда выглядела скотина на ферме отца, — а сегодня пастбище усеяно трупами.
Мысль о родителе заставила меня прибавить шагу. Я двинулся назад по неровно скошенной траве, стараясь идти по своим же следам. Надо поскорее сообщить отцу о несчастье, если, конечно, он еще не знает об этом.
Вернувшись к тому месту, где остался Бен, я отвязал его и подумал было сесть верхом, но конь все еще прихрамывал. До дома оставалось около полумили, и я, пожалев своего верного друга, зашагал по дороге, ведя его в поводу.
Дорога была ровной и гладкой, колеса немногочисленных телег и экипажей не разбивали ее, поскольку она не вела ни к какому населенному пункту, но заканчивалась возле нашего поместья. Отец значительно расширил его после женитьбы на моей матери, чей прах покоился на деревенском кладбище к западу от фермы. Увы, матушка покинула этот мир прежде, чем ее образ запечатлелся в моей детской памяти.
По пути я никого не встретил, а вскоре впереди показалась знакомая крыша. Наш дом, отделенный от пастбищ высокой живой изгородью и садом, где росли яблони и сливы, стоял на некотором расстоянии от дороги. Бен, похоже, предпочитал шагать по твердому грунту, и мне пришлось буквально силой тащить его по каменистой тропе, ведущей к воротам. Судя по всему, наше прибытие осталось незамеченным, потому что никто не распахнул дверь и не выбежал мне навстречу. Я не стал отводить Бена в стойло, но пустил в загон возле конюшни, решив посмотреть, насколько серьезно он повредил ногу, позже.
Я дважды постучал. Ответа не последовало, но в глубине дома раздался отрывистый собачий лай. После третьего удара дверь отворилась, в проеме появилась голова в небрежно надетом чепце, из-под которого выбивались пряди льняных волос. На меня смотрели огромные голубые глаза на бледном, как утреннее небо, лице. Тело, скрытое за массивным дубовым косяком, больше походило на тело ребенка — тоненькое, как тростник, лишенное каких-либо признаков женственности, обычно свойственных расцветающей шестнадцатилетней девушке.
— Эстер! — Не успел я произнести имя сестры, как ее лицо болезненно сморщилось и она, раскинув руки, бросилась в мои объятия, заливаясь слезами, как младенец.
Реакция Эстер потрясла меня. Да, она всегда была эмоциональна, но это было чересчур даже для нее.
— Все хорошо. Я вернулся, — поглаживая ее по волосам, повторял я. — Где отец? Мне нужно срочно поговорить с ним, — добавил я, озираясь по сторонам, хотя, судя по рыдающей у меня на груди Эстер, они уже знают о свалившемся на нас несчастье.
Гибель такого большого количества овец — сокрушительный удар, от которого мы не скоро оправимся.
— О, Томас… — выдохнула она. — Я… мне… — Эстер всхлипывала, не в силах вымолвить ни слова.
Я снова погладил ее по голове, чувствуя некоторую неловкость.
— Эстер, успокойся. Пойдем в дом. Поговорим с отцом. Все уладится, не надо плакать.
Эстер отстранилась и прижала свои маленькие ладошки к глазам, разгоняя слезы. Когда сестра отвела руки, она казалась гораздо больше похожей на прежнюю себя.
— Нет, брат, — произнесла она намного спокойнее. — Дело в отце. Идем, сейчас сам поймешь.
Глава 3
Проклятие, сглаз, черная магия… Бесы, являющиеся в виде хорьков и лисиц. Демоны, связывающие по ночам безмятежно спящих женщин. Сатана, подбивающий старых дев отравить скотину в хлеву у соседа. Ну же, признайтесь, кто-нибудь из вас воспринимает всерьез подобные байки? Неужели в наше время найдется хоть один здравомыслящий человек, который поверит, будто мужчина может погибнуть во время бури, вызванной его разгневанной любовницей? Или умереть, сраженный апоплексическим ударом, по воле женщины, которую он обесчестил? Должен признаться, лично мой ответ — нет!
— Итак, теперь ты понимаешь — всему виной эта девчонка, Крисса. — Голос Эстер вернул меня к реальности.
Я все еще стоял в спальне, глядя на отца, беспомощно распростертого на кровати. Его лицо было перекошено в безумной гримасе, как лицо сумасшедшего, которого я однажды видел бредущим по улице в Кингс-Линн[6]: он спотыкался на каждом шагу и явно не отдавал себе отчета, где находится.
Невозможно поверить, что этот человек, который сейчас безучастно смотрел в потолок, при последней нашей встрече, всего год назад, был бодр и полон сил и, хоти в тот момент я не догадывался о его чувствах, ужасно зол на меня. А сейчас он походил на огородное пугало, из которого вытряхнули солому. Обмякший рот с посиневшими губами сочится слюной. Нижнее веко на правом глазу отвисло, а сам глаз скошен к переносице.
В промежутках между всхлипываниями и обвинениями в адрес Криссы Мур Эстер сумела рассказать, что удар случился минувшей ночью. Утром, обнаружив отца в таком состоянии, она послала Джоан в Уолшем за врачом.
Присев на край постели, я взял безжизненную, словно дохлый кролик, руку отца. Моя собственная рана мучительно ныла, но я старался не подавать виду, что меня терзает боль. Теперь я хозяин в доме, на мне лежит забота о больном отце и младшей сестре. Но как со всем этим справиться? Как содержать ферму, если большинство наших овец погибло? Остались ли еще животные на других пастбищах и что случилось с теми, которых я видел утром? Бремя внезапно свалившейся на меня ответственности придавило, будто на грудь мне положили огромный камень.
И что я мог ответить Эстер на ее жалобное «теперь ты понимаешь?» С тех пор как я переступил порог дома, сестра тараторила без умолку, нанизывая слова на слова; в основном речь шла о злосчастной служанке, колдовстве и сговоре с дьяволом. Я был на грани: если она еще раз скажет «нас сглазили», я взорвусь, как пороховая бочка Гая Фокса[7].
Я встал, плотно укутал отца в одеяло и, чтобы согреть его, аккуратно подоткнул края. К тому же так будет меньше шансов, что он свалится с кровати, поскольку время от времени отец принимался взмахивать руками и широко разевать рот, издавая какие-то нечленораздельные протяжные звуки. Ничего больше я не мог для него сделать. Во всяком случае, пока не выслушаю историю Эстер с самого начала и не разберусь, что тут произошло. Я чувствовал себя изможденным, рана болела, живот подвело от голода. Я не ел со вчерашнего дня.
— В доме есть какая-нибудь еда? — спросил я сестру. — Давай сначала позавтракаем, а потом поговорим.
Эстер, беспокойно мерившая шагами комнату, остановилась, заправила под чепец непослушную прядь светлых волос и сказала, переведя дух:
— Конечно. Я приготовлю завтрак, а ты пока отдохни.
— Нет. — Я обошел кровать и обнял сестру за плечи, она была хрупкой, словно птичка. — Я сам приготовлю. И для тебя тоже. Тебе надо поесть, иначе захвораешь. А потом я хочу услышать все с самого начала.
* * *— На третий день после появления у нас Криссы Джоан рассказала… О боже… Рассказала, что в деревне родился ребенок с огромной головой, которая вся была в синих прожилках и пульсировала, как будто… как будто внутри бьется нечто живое. На тот момент Крисса пробыла у нас всего неделю, но уже тогда я знала — с ней неладно.
Однажды ей поручили испечь хлеб. Я сказала, сколько муки и соли нужно положить в тесто. Однако каравай оказался таким соленым, словно она готовила его на морской воде. Но я была очень терпелива и сдержанна и просто заметила, что этот хлеб есть невозможно. И велела испечь новый. А потом… неожиданно отец встал на ее сторону. Он взял и съел бо́льшую часть хлеба, хотя ему и пришлось запить его целым кувшином эля. — Эстер замолчала и многозначительно уставилась на меня, наблюдая, как я отрезаю кусок сыра.
