Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна
Я взял в прокате машину. «Она стоит на подъездной аллее. За ночь доедем до Коблинса, остановимся там. Завтра я расскажу дальнейшие планы». Марсель нелепо застыл посреди комнаты, щурясь на оранжевую лампу и чувствуя, как у него желудок перекручивается песочными часами. «А как же Ноаштайн?» Шелтон вежливо и холодно улыбнулся. «Тебя это не должно беспокоить. Я решу проблему самостоятельно».
Океан разума застыл под толстой коркой льда. Где-то там, очень-очень глубоко, всё ещё жили мощные течения, но чужакам вход был воспрещён. — Ты ведь не собирался мне рассказывать о том, что уже нашёл его, ну, Аштайна? — Нет. Шилтон даже и не думал лгать. Только сейчас Марцель заметил, что напарник одет по-дорожному. Тёмные брюки, чёрная водолазка, мафиозные кольца, как во время последней вылазки.
Скресел, и со спинки стула исчезла неряшливо развешанная одежда, со стола, записи и визитки. И только сиротливая горка любимого Марцеллевого хлама по-прежнему валялась в открытом ящике. Очки, брелоки, напульсники и новенький желтый мобильник. — А я его сам нашел. — Ну а, — сознался Марцель. Кровать натужно скрипнула, словно кроме веса обычного человеческого тела она приняла и всю тяжесть мыслей.
В церковной книге записей о рождении. Близняшки Вебер, Наоми и Клаас, умные детки из семейке стратегов, мне Уллирики подсказала. — Ах, Уллирики, конечно. Шелтон плавно сложил ноутбук, и дышать почему-то сразу стало тяжелее. — Я думаю, что тебе не стоит с ней так тесно общаться. Впрочем, судя по твоему виду, куда уж теснее.
Он ухмыльнулся, и гримаса на его лице, такая непривычная и потому пугающая, пачкала что-то в душе сильнее, чем можно было вынести молча. — Заткнись! Не твое дело! — Совершенно верно, не мое. Шелтон встал, опираясь на стол. Лицо оказалось в тени, невыразительное и жуткое пятно, расплывающееся перед глазами. Мартель сморгнул, и расплываться пятно перестало. — Что ты о ней знаешь?
Наверняка, лишь то, что она тебя использует, Шванг. А тебе это нравится. И ты не задумываешься, что не только сам тонешь, но и топишь меня. А теперь хватит разговоров. Переодевайся и спускайся к машине. Дважды я повторять не буду. — Нет, будешь! — Марцель взорвался. Его уже просто трясло, как в лихорадке. — Почему ты решаешь? Какого черта? Я что, права голоса не имею?
Как я должен уезжать? А убийца Рут — пирокинетик. — Хочешь, оставайся здесь. Один. Температура голоса Шелтона, наконец, сравнялась с температурой его мысленного океана. — Честно признаться, я уже устал от твоих капризов. Что же до пирокинетика и его жертв? Думаю, призраки не станут преследовать тебя в другом городе. — Это мне не подходит, — зло отрезал Марцель.
Твои проблемы. — Я должен остаться и найти пирокинетика. — Ты никому ничего не должен, — произнес Шелтон с нажимом, и глаза у него странно блестели. — Шуванг, от твоих пятнадцати минут осталось чуть больше десяти. Оранжевый свет лампы был жёстким и безжалостным, как тот огонь, что пожрал Рут, и Даниэлу, и ту девочку с плеером около школы.
Марцель встал с кровати и попятился к двери. — Мне нужно подумать. — Шуванг, стой. Шилтон поднялся и шагнул к нему, вытянув руку. Инстинкты шептали — сейчас, сейчас он дотронется до тебя, и все, пиши, пропало, усыпит и вывезет, как лишний чемодан. — Не делай глупостей, о которых будешь потом сожалеть. Я, — Марцель облизнул губы, чувствуя горьковатый привкус пепла.
— Извини. И ударил телепатически, дезориентируя на пару минут. Пришел в себя он уже на улице, за полквартала от дома Вальцев. Дождь прекратился совершенно, но стало будто бы еще темнее. Вдали, по краю неба, стелились редкие молнии. — Твою мать! — тихо и отчетливо произнес Марцель, безвольной биомассой оседая на землю. — Что я сделал-то?
Уезжать из города было нельзя. Марцель просто не мог, как будто пепел, оставшийся от труд, осел в легких и намертво привязал к этой земле. Струсишь, сбежишь, и в другом месте не сможешь дышать. — Но и отпустить Шелтона? Он ведь уедет, навсегда уедет, не станет ждать. Марцель чувствовал себя отвратительно слабым, но никак не мог решить. Последние отмеренные минуты свободы таяли слишком быстро.
Дайте мне знак, ну кто-нибудь, пожалуйста. Я же не могу, разорвусь, лопну. Он так ждал чуда, что даже не особенно удивился, когда поднял глаза и увидел в темноте едва-едва светящийся силуэт. Один, а рядом еще и еще… Их было девятнадцать, стоящих тесным кругом женщин в старомодных платьях и узких джинсах, совсем еще юных и старух, красивых, улыбчивых, милосердных.
Никакой пугающей тишины не осталось и в помине. Наоборот, ночь полнилась гулкими шепотами, болью и печалью. Марцель длинно выдохнул и, как вомут, шагнул. — Не исчезайте, пожалуйста. Я хочу вас выслушать. Теперь, наверное, я готов. И тогда первая из них, та, что стояла ближе, вспыхнула ярче и шагнула вперед.
Наслепительно рыжая, зеленоглазая, такая живая, руд, чьи глаза прощали заранее любую вину и ничего не требовали. И Марцель вытянулся ей навстречу. Одна напряженная струна, от позвоночника до кончиков пальцев, также безоговорочно готовый принять любое зло. Поток дымного пламени хлынул со всех сторон.
Он обнимал Марцеля, с каждым болезненным вздохом проникал глубже в грудь, в кровь, в сами кости, облизывал скулы и веки, бился в разуме беспросветной тоской, от которой хотелось выть, но горло сводило и каменели мышцы и… Когда все закончилось, Марцель чувствовал себя переполненным кувшином, в котором плескался густой черный яд. А вокруг таким же ровным кружком, как призраки, сидели кошки, едва различимые гибкие тени во мраке, красноватые отцветы глаз и утробное мурлыканье.
— Я так и знал, — подавился нервным смешком Марцель, — что кошки — это неспроста. Теплый пушистый зверек ткнулся в колени, замурлыкал, мазанул хвостом по лицу. Марцель хрипло засмеялся и встал на ноги. Кошки так и шли за ним безмолвным эскортом до самого дома Вальцев.
На уши давила тишина, странная, ненормальная, ни телепатических шепотов, ни далекого грома. Свет в доме не горел, ни в одном окне. Когда Мартель открывал дверь комнаты и их с Шелтоном комнаты, он уже знал, что увидит, но все равно это оказалось больно. Ни чемодана, ни ноутбука, ни стратега. Окна распахнуты настежь. У него всегда было ощущение конечности этой связи, что когда-нибудь она прекратится, внезапно, когда он будет меньше всего этого ждать, как сейчас, как сейчас, как сейчас.
Впервые с той секунды, как он принял решение остаться, Марцель почувствовал себя по-настоящему мёртвым. Он включил свет, подошёл к столу, выдвинул ящик, Безделушки были на месте, все очки с цветными стеклами, брелоки и напульсники. И та подвеска-черепушка тоже.
Она весело скалилась из глубины ящика и разве что только не подмигивала. Чувствуя, как от желудка расползается по телу нечто холодное и отупляющее, Марцель вытянулся на кровати. Той, где спал Шелтон. От подушки слегка пахло ментоловым шампунем, но больше порошком. Безлико и приторно. «Взять с собой брелок на удачу? Нет, жалко, сгореть же».
Очки и напульсники было жалко тоже, и Марцель нехотя поднялся с кровати. Нашел в столе относительно чистый лист бумаги и карандаш, размашисто написал «для Ульрике», надеясь, что фрау Вальц поймет правильно, и высыпал на этот лист все свои сокровища. Потом зажег настольную лампу и вытащил из кармана изрядно подмокшие и помявшиеся фотографии. На ярком свету расплывшаяся надпись на обороте карточки читалась не намного лучше, чем в башне и в церкви, но все же читалась.
Не Йон и не Лао, ну, конечно же, Лео Це, Лайнолд Сорн, старший дружок Иоганна по полиции, неудавшийся священник и кладбищенский сторож. Марцелю как-то совсем не кстати вспомнилось, что после убийства Рут Пирокенетик сел на поезд, который шел по направлению к горам. Я идиот. Надо было догадаться уже тогда. И Шелтон наверняка догадался.
Выложив фотографии на тот же лист бумаги, Марсель на всякий случай прижал их очками и тяжело поднялся. Невидимое пятно омертвения захватило уже всю грудину и поползло дальше, и к ногам, и к шее, замедляя ток крови и вселяя жутковатое спокойствие. Безысходная тоска и чужие воспоминания все так же плескались где-то на границе осознания, но теперь это не угнетало. Вряд ли пришлось бы долго терпеть.
