Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна
Откуда-то повеяло испепеляющим жаром, пока еще иллюзорным, но от этого не менее жутким. — Сейчас он меня сожжет. Нельзя. Вслепую, на удачу, Мартель рванулся вперед, к живому, дрожащему, опасному, и прежде чем контакт толком установился, прежде чем он убил его самого, вылил из себя все воспоминания. Досуха. Как удалось скатиться с кровати, Марцель не помнил.
Его вывернуло прямо на пыльные ковры. Кажется, не только пиццей с минералкой, но даже и завтраком. Голову сжало болью так, что впору колотиться об угол шкафа, чтобы сбить иллюзорные металлические обручи, сдавливающие виски. Поток безумия прекратился, или Марцель почти оглох от перенапряжения. Он попытался отползти в сторону, но не вышло. Руки слишком дрожали. Сорн корчился на кровати, наматывая на себя одеяло.
«За что ты их?» Марцель хотел кричать, но получалось только хрипеть. «Такие красивые, умные, талантливые девочки! За что?» Сорн начал затихать, словно силы у него уже были на исходе. В ушах у Марцеля гудело, он подтянулся на локти и рывком придвинулся к кровати, потом еще, еще, так, пока не смог зацепиться за край и протянуть руку, хватая Цорна за лодыжку.
Безумие уже не пугало, потому что сам Марцель сошел с ума. «За что ты?» Жесткая простыня растревожила ссадины на щеке и кожу опять защипала. «За что их?» Разум Цорна уже превратился в вяло-кипящий бульон из кошмаров и боли. Только где-то в глубине оставался нетронутый островок. Марцель резко выдохнул и нырнул в чужое сознание, как в последний раз.
Кафельберг одинаков, что сейчас, что 80 лет назад. Там не происходит ничего, кроме, разумеется, самых важных вещей. А для Лео нет сейчас ничего важнее Анны-Лизы. У нее дурацкое имя, глупее только у ее сестры, хотя обе они смеются и говорят, что Анна-Мария звучит более внушительно, как органный концерт. Анна-Лиза беременна и не замужем, но она и не требует ничего от Лео, разве что быть рядом, а он и сам этого хочет.
«Я тебе верю», — говорит она и опускает взгляд. Лео верит ей тоже. Только ей он может показать свой главный секрет и быть уверенным, что она не станет хлопаться в обморок или кричать, что это происки демонов. Анна Лиза с восторгом глядит, когда Лео одним взглядом прожигает гневное письмо ее родителей с требованием немедля покаяться и вернуться в отчий дом.
Это мое проклятие. Я читал дедовы записи, — тихо сознается Лео и тут же улыбается. — Но я думаю, что смог его укротить. Анна-Лиза соглашается и только просит его быть осторожнее. Анна-Мария тоже, немного позже, и он не спрашивает, откуда она узнала. У сестер друг от друга тайн нет. И все идет хорошо, просто чудесно, пока отец Анны-Лизы не пытается силой увезти ее домой.
Лео в гневе, он повышает голос, но визгливого бокалейщика не перекричать. И как от такой свиньи родились такие прекрасные дочери? Когда происходит перелом, Лео не помнит. Кажется, когда отец бьет Анну-Лизу по щеке. Дальше только истошные крики и запах горелого мяса. Оказалось, что сжигать людей лишь немногим сложнее, чем бумагу.
У Анны-Лизы обожжено лицо. Но видеть она больше не сможет. Мать и сестра увозят ее в большой город, в госпиталь, и Хаффельберг захлестывают сплетни. Бороться с ними, что воду ситом вычерпывать. И больше всех усердствует мерзкая вдова из швейной мастерской. От вдовы пахнет яблоками, и она чем-то неуловимо похожа на Анну-Лизу и Анну-Марию, и от этого становится только хуже.
Исчерпав все средства, Лео вспоминает, что он может сделать кое-что нехорошее. Нехорошее выливается в пожар и шесть обгорелых трупов. Огонь перекинулся на соседний дом. Лео так никогда и не узнает, кто написал Анне-Лизе письмо, но в Хаффелберг она так и не возвращается, как и ее мать. И только к весне приезжает Анна-Мария, и от нее тоже пахнет яблоками, и в ее голубых глазах непреклонность безмятежного неба.
«Мы все виноваты», — говорит Анна-Мария, — «Лиза теперь боится тебя. Анна-Мария просит Лео не делать глупостей, остыть, возможно, позже сестра передумает. Анна-Мария обещает молиться за нее и за Лео, и Лео впервые задумывается о том, какая же из сестер по-настоящему любила его. Через два дня он узнает, что Анна-Мария приняла постриг и ушла в монастырь.
В церкви начинается пожар, и его едва успевают потушить. Лео чувствует, что разрушает все вокруг собственными руками. И он знает, кто в этом виноват. Марцель вынырнула с воспоминаний так резко, что его опять замутило. Сорн лежал тихо, уставившись в потолок широко открытыми глазами и мелко дышал. Было жарко, как в аду.
Ночник почему-то погас, и в комнате стало абсолютно темно. Только за окном мерцало что-то рыжеватое, то ли молнии, то ли зарницы, то ли сполохи пламени. «Так почему?» Тихо, но настойчиво спросил Марцель, не торопясь разрывать телепатический контакт окончательно. «Мне тоже досталось, знаешь ли, но я ведь не кипячу всем мозги направо и налево. Почему?»
Цорн бессмысленно простонал что-то и закатил глаза. Марцель безжалостно встряхнул его, не позволяя сползти в беспамятство, и повторил вопрос. «Яблоки», — вдруг сказал Цорн неожиданно ясным голосом. — Чего? — Марцель опешил. — Она всегда возвращается в город. Отец писал это. Так же громко и стеклянно продолжил Цорн. — Самое первое.
Если убить ее, то проклятие спадет. В сказках всегда так. Убить причину, убить злую ведьму. Ведьмы пахнут яблоками. Марцель бы, наверное, спросил о чем-нибудь еще, но тут рухнула стена. А за ней был огонь. — Как? — выдохнул Марцель, чувствуя, как сквозь пелену долгой бесчувственности пробивается чистый ужас. Все западное крыло дома, как корова, языком слезало.
Жар шел такой, что глаза слезились. — Ты же не можешь сжечь то, что не видишь, сволочь! Цорн то ли раскашлялся, то ли рассмеялся, и вдруг начал кричать. Громко, на пределе старческих легких, со зверинными подвываниями. В голове у него творилось что-то жуткое, ни одной цельной мысли, только пламя, адская боль и медленно рассыпающийся карточный домик. А настоящая крыша уже трещала, и падали на пол обгорелые куски, а шкаф за кроватью шатался так, будто его раскачивали, и хлопала верхняя дверца, из-под которой свесилось что-то длинное и белое.
Марцель отпрянул и сверзался с кровати, овдирая локти. Огонь пожирал комнату. Пол начал прогибаться, как живой, и снизу тоже шел убийственный жар, а ноги подламывались и проскальзывали по ковру, словно под каждую коленку вогнали по целому шприцу редокаина, и в глазах плыли золотые пятна.
«Нет, нет, нет», — как заведенный барматал Марцель, спиной отползая к окну, не в силах отвести взгляд от огненного кошмара в трех метрах впереди. «Не хочу, не так, не рядом с этим». От мысли, что он сдохнет в одной комнате со свихнувшим сапирокинетиком, в кислом запахе старческого пота и нестиранного белья, у Марцеля горло подкатила тошнота. Ковер под ногами сбился в складки, содранную кожу на ладонях соднила, и сухой раскаленный воздух царапал растрескавшиеся губы.
«Я ведь, правда, здесь сдохну», — с легким и каким-то спокойным удивлением прошептал Марцель. «Никто не придет, никто не придет». Шкаф все-таки рухнул, вперед, погребая цорна под ворохом обломков и пылающих тряпок. Марцель сделал отчаянный рывок и уперся спиной в стену. От окна над головой слабо тянуло прохладой. — Никто не придет. Я сдохну тут один. Я действительно…
Обдирая ногти до мяса, Марцель подтянулся к подоконнику, потянул створки раз, другой, пока они не разошлись в стороны, и перевалился через грязную доску вниз, смахнув заодно горшок с засохшей геранью, а внизу под окном были кусты, и что-то ткнулось в бок, ошеломляюще больно, до белых искр перед глазами.
Марцель сам не понял, как сумел проползти еще метр, два, три, целых четыре метра перед тем, как позади что-то жутко грохнуло, и со всех сторон посыпались горячие тлеющие обломки, а ноги страшной тяжести вдавило в землю. Он рванулся раз, другой, и обмяк, утыкаясь лицом в согнутую руку. Подыхать было жалко и жутко.
Марцель прикусил запястье до боли и зажмурился. Где-то далеко улья реки трепала за ушами томных пушистых кошек с умными глазами и улыбалась. Шелтон на арендованном седане ехал по дороге на Коблендс и всматривался в дождливую темноту. Может, он даже хотел вернуться через пару дней и забрать напарника и пока не знал, что уже слишком поздно. Наверное, он узнает об этом на следующий день, прочитав в газете о пожаре в Хафельберге, устало потрет виски, а потом обратится в банк и заблокирует счет Марцеля.
