Шрам времени - Алекс Крэйтон

Тот, что имел раненую ногу твёрдо смотрел на них и кажется совершенно ничего не боялся и ему было всё равно.

Было в нём, что-то не отсюда… Несовместимое с бардаком пятидесятых. Он держался так, будто не боялся ни ментов, ни морозов. Слишком спокойно. Слишком уверенно.

Когда опера начали обыскивать задержанных, у него нашли пачку импортных сигарет. Настоящих. С тонкой золотистой полоской. Таких, которых в Союзе в пятьдесят втором не было даже на чёрном рынке.

Порфирий поднял пачку:

— Товарищ майор… это что вообще? Я таких не видел. Это ж… заграничные?

У Германа по спине пробежал холодок.

— В сумку, — приказал он. — На экспертизу. Но он уже знал: никакая экспертиза пятидесятых не объяснит, откуда у местного ворюги сигареты конца семидесятых.

Герман смотрел на раненого. Тот улыбнулся уголком губ — спокойной, странной улыбкой человека, который видит чуть дальше остальных.

Потом громко приказал:

— Сержант, вызовите машину. Отвезите их в управление и рассадите по разным камерам. Я потом сам буду вести допрос.

Порфирий удивился:

— Сам, товарищ майор?

— Сам, — повторил Герман. — Они будут говорить. Они все будут у меня говорить и всё расскажут.

Что-то в этом деле начинало переворачивать сам воздух вокруг.

Что-то, связанное и с его временем… и с этим. И с теми, кто — как и он — не должен был здесь быть.

Пока ждали машину, все полукругом уселись вокруг буржуйки грея озябшие руки.

Когда Германа и остальных привезли обратно в управление, он чувствовал, как мороз впитался в кости. В кабинете пахло железом и сырыми дровами. Буржуйка тлела, но тепло от неё шло слабое, ленивое. Он раскрыл заслонку, бросил охапку щепы, потом два полена. Огонь вспыхнул, облизал стенки печки. Герман вытянул руки, но жар никак не мог пробиться внутрь — его всё ещё била дрожь. Дрожь не столько от холода, сколько от мысли:

Коршун и Сивый живут в этом времени.

Они — здесь. В этом Неборске. В этой эпохе. Но как это возможно?

Он сжал кулаки, пытаясь вернуть себе голову майора уголовного розыска, а не вора из своего времени. Но внутри всё хрустело, как лёд на реке — напряжённо, опасно.

Дверь приоткрылась.

— Товарищ майор, преступников сейчас допрашивать будете или на завтра отложим? — спросил просунувший в двери голову Порфирий.

Герман глубоко вдохнул.

— Сейчас, по горячим следам так сказать, чтоб не успели ничего придумать.

Первым на допрос привели Коршуна, с руками скованными наручниками за спиной— высокий, жилистый, со скошенными скулами и цепкими глазами. В своём времени Коршун был умнее других, чаще всего он и подговаривал Германа на дела. Сейчас — тот же взгляд, та же манера втягивать голову в плечи, будто готов ускользнуть. Закрылась дверь.

Он присел на привинченный к полу жёсткий, деревянный табурет глядя перед собой.

— Ну что, Коршун… — Герман не удержался, облизал уголок губ, и на миг в голосе проступил хриплый, знакомый самому себе воровской прикус. — Давай рассказывай, чё вы тут мутили.

Коршун поднял глаза.

— Какой Коршун? Гражданин начальник… Я же… я Николаев…Анатолий Васильевич.

Герман ударил кулаком по столу так, что чернильница подпрыгнула.

— Не гони пургу! Ты думаешь, я тебя первый день вижу?

Порфирий у двери замер. Он не ожидал такого напора от нового майора.

Герман подался вперёд, голос стал низким, скользким, как сталь:

— Я тебя насквозь вижу. Где барыжили, кому сдавали, кто держит точку? Отвечай или лично тебя расстреляю из этого пистолета…— Он достал “ТТ" из кобуры и сунул ствол тому под нос.

Коршун попытался отвести лицо в сторону, но Герман схватил его двумя пальцами за нижнюю челюсть и заставил смотреть себе в глаза.

— Начальник… падлой буду…

Герман рванул табурет ближе, почти упёрся коленями в колени Коршуну.

— Не елози мне. Я ж вижу — ты крысятничал. И ты, и твой дружок Сивый. Где хапку сбыли? Кто крышует? Давай колись и получишь скидку к сроку за сотрудничество с органами.

Коршун сглотнул. Руки на коленях дрожали. Герман смотрел пристально, холодно, без мигания — так он смотрел когда-то на настоящего Коршуна.

Первую трещину в голосе задержанного он услышал через пять минут.

Через десять — Коршун уже путался в показаниях, сбивался пытаясь большую часть вины свалить на подельников.

Через двадцать — Герман начал говорить тише, почти шёпотом, но с нажимом, вставляя блатные словечки, от которых у человека, который такими не пользовался, вспотели бы виски.

Наконец Коршун сорвался:

— Ладно!.. Ладно… Чёрт с тобой… Скажу…—Он выдохнул, будто ломали не его волю, а кости.

И признал:

• вещи гнали через перекупщика по кличке Лапоть,

• тот работал на “чужих” из Моховского района,

• получали наводки от человека по кличке Глухарь,

• часть товара уходила по рейсу — через водителя грузовика, что ездил в Приморский посёлок.

Герман слушал внимательно, хотя внутри холодело: имена и связи вдруг стали слишком похожи на тех, кого он знал… но всё же — другие. Другое время. Другие лица. Но путь — тот же.

Коршун обмяк, когда Порфирий увёл его.

Следующий был Сивый. Он был зол — губы скусывал, плечами дёргал.

В своё время Герман знал его, как вспыльчивого, но со слабыми нервами. И сейчас — то же самое.

Он только сел, как Шрам без предисловий бросил:

— Ну что, Сивый… Ты же всегда был языкатый. Давай выкладывай — где гнездо держите?

Сивый дёрнулся.

— Да я… да вы…

— Не тыкать. И не кукарекать, — резко перебил Герман, вставляя хрипотцу, как видел в каком-то фильме опер с таким голосом допрос вёл. — Я вас за ж…пу взял. Теперь или ты говоришь — или я сам всё вытрясу. Сивый заморгал часто-часто.

Герман видел этот взгляд — так Сивый смотрел, если где-то накосячил и чувствует свою вину.

— Мы… мы… — мямлил он.

— Громче!

— Мы продавали не тут… У железки, у третьего тупика… Там сарай есть… Мы туда заносили…

Пошло.

Как только страх пробил оболочку, Сивый говорил всё:

• временный притон у железнодорожного тупика,

• ночью приходил человек в длинном пальто, проверял товар,

• Сивый несколько раз слышал фамилию Степанов, но не знал, кто тот