Переезд (СИ) - Волков Тим

Последнее слово он произнес почти шепотом, но оно повисло в воздухе тяжелым, смертоносным грузом. Вредительство. В апреле 1918-го это слово уже начинало приобретать свой зловещий, карающий смысл.

«Ах ты сволочь! — с трудом сдерживая гнев, подумал доктор. — Завистник, так решил поступить? Ну я тебе устрою…»

— Вредительство? И где же оно?

— Иван Павлович, вы отдаете себе полный отчет в юридических последствиях ваших действий? Вы сознательно нарушили не только врачебную этику, но и конкретные пункты действующих правил.

Иван Павлович медленно поднялся, его лицо было бесстрастным.

— Я отдаю себе отчет в том, что обязанность врача — использовать любую возможность для спасения жизни пациента, когда стандартные методы исчерпаны. Иногда этот долг требует принятия решений, выходящих за рамки бюрократических инструкций.

— «Выходящих за рамки»? — Сергей Петрович мягко, почти вежливо парировал. — Вы говорите о преступном самоуправстве. Опыты на людях, да еще с использованием непроверенных субстанций, категорически запрещены циркуляром Наркомздрава. Ваши действия подпадают под это определение. Вы поставили под угрозу жизнь человека.

— Жизнь этого человека, Сергей Петрович, уже была на грани, — голос Ивана Павловича оставался холодным и четким. — Врач не может быть просто исполнителем предписаний. Он должен быть готов нести личную ответственность за риск, если этот риск — последний шанс пациента.

— «Личная ответственность»? — В глазах Сергея Петровича вспыхнул холодный огонь. — Это крайне опасная философия, Иван Павлович. Она ведет к хаосу и дилетантству. Каждый будет лечить, как ему вздумается, оправдываясь «высшим долгом». А результат — подорванное доверие ко всей медицинской корпорации. Ваша… активность, ваши неортодоксальные методы и так вызывают излишнее внимание и нездоровые дискуссии среди младшего персонала.

— Обсуждение моих методов — тема для научной дискуссии, а не для настоящего разбирательства, — отрезал Иван Павлович. — Здесь и сейчас речь идет о конкретном пациенте. Я принял решение, основанное на анализе ситуации и отсутствии альтернатив. Все остальное — следствие.

Сергей Петрович выпрямился, его лицо снова стало маской служебной строгости.

— Ваше решение будет оценено компетентной комиссией. А до тех пор вы отстраняетесь от работы. Прошу вас проследовать с товарищами и предоставить все имеющиеся у вас материалы. Ваши эксперименты, Иван Павлович, приостановлены.

Один из «штатских», тот, что был повыше, кивнул, его лицо оставалось каменным.

— Гражданин Петров, — его голос был ровным и безразличным, как стук колес поезда. — Вы будете столь любезны пройти с нами. И прихватите ваши… экспериментальные препараты. Вам придется дать объяснения.

Глава 10

Иван Павлович встретил холодный, неумолимый взгляд Сергея Петровича, но не шелохнулся, намереваясь остаться у постели Глушакова. Его место здесь, у пациента, а не в каком-то кабинете для дачи объяснений. Да и кто вообще такой этот Борода⁈ Кем себя возомнил?

— Я не оставлю больного, — твёрдо заявил Иван Павлович. — Состояние может измениться в любую минуту. Все вопросы можем обсудить здесь.

Один из людей в штатском, не меняя выражения лица, расстегнул полу своего длинного пальто. Внутри, на кожаном ремне, тускло блеснула рукоять маузера.

— Гражданин Петров, — произнес гость тем же безразличным тоном, — мы настаиваем. Не заставляйте нас применять меры. Это никому не нужно.

В воздухе повисла тяжёлая, унизительная тишина. Иван Павлович почувствовал, как по его спине пробежала ледяная волна бессильной ярости. Он мог спорить с Бородой, он мог доказывать свою правоту главному врачу. Но против немого аргумента в кобуре он был бессилен.

Сжав кулаки так, что побелели костяшки, он коротко кивнул.

В этот момент в палату, слегка запыхавшись, вошел главный врач госпиталя — Александр Игнатьевич Воронцов, пожилой, седовласый мужчина с умными, уставшими глазами. Он одним взглядом окинул ситуацию — Ивана Павловича, торжествующего Сергея Петровича, людей в штатском — и его лицо помрачнело.

— Что здесь происходит, коллеги? — спросил он, обращаясь ко всем сразу, но его взгляд на мгновение задержался на Иване Павловиче с молчаливым вопросом.

Сергей Петрович, не дав никому опомниться, снова завел свою шарманку:

— Александр Игнатьевич, врач Петров, в нарушение статей 49 и 12 «Временных правил» и циркуляра Наркомздрава, ввел тяжелобольному пациенту неизвестный, самодельный препарат. Мы вынуждены были прибегнуть к помощи представителей власти для пресечения противоправных действий.

Воронцов тяжело вздохнул, повернулся к Ивану Павловичу.

— Иван Павлович… — тихо сказал он. — Это действительно так?

— Это так, — поспешил ответить за него Борода.

— Так-так-так… Иван Павлович, вы же понимаете… Если это действительно так, что нужно еще доказать, — на этом слове он сделал акцент, — то формально Сергей Петрович абсолютно прав. Существует протокол, утвержденные методы… Ваши действия, какими бы благими намерениями они ни были продиктованы, увы, являются грубым нарушением.

Говорил это главный врач для протокола, во всеуслышанье, чтобы притупить внимание Бороды. Сам же, повернувшись к Ивану Павловичу так, чтобы закрыть его от остальных, тихо, почти беззвучно, прошептал, шевеля одними губами:

— Иван Павлович, как же так?

— Потом объясню, — ответил тот.

— Сергей Петрович, не могли бы вы пока осмотреть товарища Глушкова? Надо убедиться в его безопасности.

Борода нехотя кивнул.

Воронцов приблизился вплотную к Ивану Павловичу, шепнул:

— Борода давно метит на мое место. У него связи в Наркомздраве. Ищет любой повод, чтобы скандал тут, в госпитале, устроить. А уже через этот скандал и меня погнать. Скользкий змей. И хитрый. Вы не переживайте, Иван Павлович, решим вопрос.

Затем, снова повысив голос и обернувшись ко всем, Воронцов продолжил, разводя руками в бессильном жесте:

— Что же… Вынужден просить вас, Иван Павлович, последовать с товарищами и дать необходимые пояснения. Уверен, всё прояснится. А мы здесь сделаем всё возможное для пациента.

Это была отговорка, и все это понимали. Воронцов не мог открыто встать на его сторону против буквы закона и влиятельного недоброжелателя. Он понимал, он знал настоящую подоплеку, и он был на стороне Ивана Павловича. Но понимания было мало.

Иван Павлович, с горечью кивнув Воронцову, последний раз взглянул на спящего Глушакова и медленно, под конвоем двух безмолвных теней, направился к выходу. Сергей Петрович проводил его взглядом, полным холодного, ничем не прикрытого торжества.

Кабинет, куда его привели, был неуютным. Стол, несколько стульев и портрет Карла Маркса на стене. За столом сидели трое: незнакомый Ивану Павловичу представитель ЧК, сухой и костлявый, с глазами-буравчиками; пожилой профессор-бактериолог из университета с седой бородкой клинышком и выражением крайнего скепсиса на лице; и заместитель Воронцова, Семен Львович Астахов, человек с влажным рукопожатием и скользким, подобострастным взглядом, который всегда смотрел куда-то мимо собеседника. Иван Павлович знал — Астахов был своим человеком Бороды.

«И когда успел всех собрать?» — подумал он, оглядывая присутствовавших.

Нет, этот цирк пора было прекращать. Понадобиться — подключить хоть самого Семашко. Только как ему сообщить о случившемся? Конечно, нужно было бы сначала подстраховаться, хотя бы формальное разрешение взять. Только, во-первых, кто бы его дал, а во-вторых, не было времени.

Ладно, придется видимо все же сначала вытерпеть этот цирк, выждать. А уж потом и разгонять клоповник.

Допрос начал чекист.

— Гражданин Петров. К нам обратился гражданин Воронцов, говорит, вы закон нарушаете? Вкололи пациенту против его воли лекарства какие-то. Объясните, что это было? — Он ткнул пальцем в лежавшую на столе записку, составленную Сергеем Петровичем.