Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Нечисть совсем распоясалась, — мрачно прокомментировал Скворцов, глядя в подзорную трубу на очередное пепелище. — Царской власти уже не боятся, ну а этих бедолаг режут без зазрения совести!

Напряжение росло с каждым днем. Наконец мы подошли к устью речки Амгунь. Пароход, сбавив ход, осторожно причалил к берегу. Я выскочил на палубу и посмотрел в сторону знакомого стойбища Амги, нашего старого союзника.

Вот черт!

Там, где еще год назад стояли прокопченные юрты и вился дымок над очагами, теперь было лишь черное, мертвое поле. Искореженные, обугленные каркасы, разбросанная утварь и тишина. Гнетущая, абсолютная тишина, которая бывает только на кладбищах… и ни одной живой души.

Черт. Что с прииском? ЧТО С ПРИИСКОМ⁈

Глава 12

Усилием воли взяв себя в руки, я обернулся к потрясенным спутникам.

— Александр Васильевич, — прежде всего приказал я Мышляеву. — Берите оружие и высаживайтесь первыми. Осмотрите все — ищите следы, выживших, оружие, провиант… что угодно. Но главное — охрана!

Капитан Скворцов подошел и встал рядом, его красное, обветренное лицо было мрачным.

— Бросили бы вы эту затею, Тарановский! — пробасил он, качая головой. — Незачем вам высаживаться. Видно же, что тут ни кола ни двора! Хунхузы знатно тут погуляли — это ясно как божий день. Не дай бог — вернутся! Куда вы теперь, еще и с дитем? Давайте я вас бесплатно до Николаевска доброшу. Там гарнизон, крепкий — все спокойнее будет!

Я перевел взгляд на Прасковью Ильиничну, которая стояла чуть поодаль, крепко прижимая к себе сонного Ваню. Да, ребенок на войне явно не к месту. Но и в Николаевск нам ехать не резон. Ведь следом за нами по реке тянулись баржи с сотней душ, которых я привез сюда. А в нескольких верстах отсюда мой прииск!

— Разгружаться, — прозвучал мой голос глухо и не терпя возражений. — Быстро!

Едва сходни коснулись земли, мои люди начали выгружать ящики с оружием и провиантом. Мышляев, четко выполняя приказ, расставил часовых, которые с тревогой всматривались в темную стену тайги. Я с несколькими бойцами двинулся на берег. Воздух был пропитан легким, тошнотворным запахом гари и сладковатым, трупным душком смерти. Судя по всему, бой тут был еще осенью или ранней зимой.

Осматривая останки разоренного стойбища, я присматривался и к поведению людей Мышляева. Многих я в первый раз видел в деле и сразу заметил разницу в их поведении. Те, кого Александр Васильевич нанял еще в центральной России, хоть и были крепкими бойцами, здесь, в тайге, чувствовали себя неуверенно. Они видели лишь очевидное — разруху, но не могли прочесть знаки, оставленные на земле. Зато забайкальцы, выросшие в этих краях, двигались иначе — тихо, внимательно, подмечая каждую мелочь.

Один из них, пожилой, сухой и жилистый казак по имени Парамон, отошел к остаткам самой большой юрты. Он присел на корточки, а затем поднял с земли кусок почерневшего войлока, пробитого пулей. Молча подошел ко мне и протянул его.

— Маньчжуры были, Владислав Антонович, — сказал он тихо, но уверенно. — Это из их фитильного ружья выстрел! — Он ткнул мозолистым пальцем в рваную, с опаленными краями дыру. — Наша пуля дыру чище делает, аккуратнее. Да и калибр не наш.

Он ковырнул носком сапога землю и, нагнувшись, подобрал маленький, сплющенный комок свинца — бесформенную пулю от примитивного фитильного ружья.

Прасковья Ильинична, стоявшая рядом и слышавшая его слова, ахнула и начала мелко, часто креститься, ее лицо исказилось от ужаса, из глаз хлынули слезы. Надо было ее успокоить.

Подойдя, я спокойным и твердым голосом произнес:

— Прасковья Ильинична, давайте без слез. Не пугайте ребенка! Мы здесь на своей земле. Все будет хорошо. А этих негодяев мы найдем. Тут, слава Богу, амурское казачье войско. Обратимся к властям, да и сами мы кое-чего стоим!

Вскоре разгрузка была окончена, и пароход, нетерпеливо выпуская клубы пара, дал протяжный, тоскливый гудок. Скворцов с мостика прокричал:

— Ну, бывайте, ребята! Надо нам отчаливать. Но не сомневайтесь — на обратном пути из Благовещенска к вам загляну, проведаю, как у вас тут дела!

Колеса парохода забурлили, взбивая мутную воду, и он медленно начал отходить от берега, оставляя нас один на один с враждебной, молчаливой тайгой.

— Парамон, еще двое — в головной дозор, в полуверсте впереди, — отдал я приказ, когда шум парохода затих за поворотом реки. — Мышляев — замыкающий. Возьмите ребенка у Прасковьи Ильиничны — ей тяжело с ним идти. Движемся к прииску. Будьте настороже!

Крестьяне будут здесь дней через десять, к этому времени надо разобраться с происходящим.

И мой маленький отряд, растянувшись цепочкой, молча углубился в лес.

Мы шли по едва заметной тропе уже около часа. Тайга сомкнулась вокруг нас, глухая, безмолвная. Даже птицы, казалось, попрятались. Эта тишина давила, порождая тревогу, куда более острую, чем любой шум.

Сначала я заметил сломанную ветку, неестественно повисшую на уровне человеческого роста. Потом — примятый мох там, где этого не должно было быть. И птицы… Полное отсутствие птиц, да и иных звуков жизни. Рядом с нами кто-то был!

Я резко поднял руку, и отряд замер на месте. Мышляев и Парамон тут же оказались рядом.

— Впереди засада, — прошептал я. — Думаю, человек десять, не меньше!

Мышляев с тревогой вглядывался в тайгу, пока я лихорадочно оценивал нашу диспозицию.

— Так, Парамон, возьми троих забайкальцев, и обойдите их по дуге справа, по руслу ручья. Александр Васильевич, вы еще с двумя — слева, по склону сопки. Зайдите им в тыл, но только тихо, без звука. Как будете на месте, дайте знать криком сойки. Остальные — со мной. Оружие к бою!

Они молча кивнули и бесшумно, как тени, растворились в подлеске. Я опустился на одно колено, прижав к плечу тяжелый штуцер. Напряжение стремительно нарастало. Готовый в любую секунду отдать приказ об атаке, я застыл, вслушиваясь в тишину, боясь пропустить сигнал. Сейчас… Вот сейчас…

И в этот самый миг, когда натянутые, как струна, нервы, казалось, вот-вот лопнут, из-за густых зарослей кедрача на тропу шагнула знакомая фигура в одежде из рыбьей кожи, с луком за спиной и раздался гортанный, но узнаваемый голос:

— Курила-дахаи, стой! Свои!

Я медленно опустил ствол.

— Отставить, — негромко скомандовал я, и мои люди, уже взявшие на прицел вышедшего, тоже опустили оружие. — Орокан, это ты?

И действительно, на тропу вышел Орокан, а следом за ним из леса показались еще несколько его оборванных, изможденных, с потухшими глазами соплеменников Похоже, это были все, кто уцелел из стойбища Амги. Я тут же свистом отозвал свои группы — не дай Бог, передерутся там, не узнав своих.

Когда Мышляев и Парамон вернулись, я, окруженный своими бойцами, уже слушал рассказ нанайца.

— Хунхузы, Курила-дахаи! Много хунхузов. На джонках пришли, с той стороны реки. Шум большой, огонь большой. Стойбище все. — Он махнул рукой в сторону пепелища. — Потом твою тропу нашли!

Сбиваясь и путая слова, он рассказал, что была огромная, хорошо вооруженная банда, разграбившая селение нанайцев, затем штурмом взяла и наш прииск. Услышав это, Изя натуральным образом застонал. Мысль о том, что наше «золотое дно» теперь находится в руках каких-то бандитов, была ему совершенно непереносима.

— Что там теперь? Неужели все сожгли? — со страданием в голосе спросил он.

— Нет, не жгли. Твои тайпины… — Орокан на мгновение запнулся. — Хунхузы их не убили. Желтый песок копать заставили.

— А наши? Левицкий, остальные? — спросил я, чувствуя, как сердце сжалось в холодный комок.

— Все русские: Левицкий, Софрон, Тит — дрались как тигры, — с уважением произнес Орокан. — Но хунхузов много, как муравьев. И они ушли. Отступили вверх по реке Невер. Там станица казаков есть, Тепляковская. Они туда ушли. Поселились по соседству. Ждать тебя.

Проклятье. Все еще хуже, чем я ожидал. Прииск захвачен, и силы врага, судя по всему, превосходят наши многократно. Попытаться отбить его сейчас — верное самоубийство. Да-а-а… Ладно, сейчас наша главная задача — выжить, собраться с силами, соединиться с нашими товарищами.