Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий

Атаман нахмурился, изучая мои бумаги.

— Да уж, хунхузы здесь — те еще язвы, — наконец глухо произнес он. — Да и Тулишэня этого я знаю, изверг сущий, змея подколодная. Давно он тут безобразничает — уж мне гольды про него такого порассказали… Так что, господа, если и впрямь он захватил ваш прииск, то дело это выходит государственной важности. А защита государевой земли и людей — наша прямая забота!

Он поднялся, и его фигура, казалось, заполнила собою всю избу.

— Наш прииск — это не только золото, — продолжал я, решив ковать железо, пока горячо. — Это еще и мука, соль, порох, свинец, рабочие руки. Мы готовы снабжать вашу станицу всем необходимым по льготной цене. Как добрых соседей. И помогать в случае нужды.

Я видел, как в его глазах появился интерес. Как говорится, добрым словом и пачкой ассигнаций всегда добьешься большего, чем просто добрым словом!

— Мы понимаем, что казаки не наемники, — продолжал гнуть я свое, — но война требует расходов. Мы готовы сделать вклад в станичную казну и полностью взять на себя расходы по снаряжению казачьего отряда, выделяемого для уничтожения банды Тулишэня! В обмен же просим всего ничего: не задавать лишних вопросов и со вниманием отнестись к нашему имуществу. Да и мы стоять не будем, есть чем удивить засранцев. Могу я считать, что мы договорились?

Атаман еще раз с хитринкой взглянул на меня, барабаня пальцами по столу.

— Хорошо, господа промышленники! — наконец произнес он, гулко хлопнув ладонью по столу. — Готовьте своих людей. Завтра на рассвете соберу казачий круг. Поглядим, что за войско у этого Тулишэня. Пора вымести эту нечисть с нашей земли!

Глава 13

Первая заповедь воинского искусства — знай своего врага. И мне, и атаману Гольцову, и даже последнему безпартошному казачонку, гонявшему курей по улицам станицы, было понятно: надо перво-наперво провести разведку.

Решил пойти сам, посмотреть, чего эти сволочи там наделали, кого брать с собой, было очевидно. Орокан — высокий, крепкий нанаец, для которого тайга была тем же, чем для меня когда-то улицы города: знакомым, родным и понятным пространством. Сафар, давно зарекомендовавший себя в деле, и Парамон — седой казак из Забайкалья с выцветшими, как зимнее небо, глазами, который умел выхватывать в лесу то, что для других оставалось загадкой.

Правда, атаман моего желания увидеть все самому не оценил, но хоть спорить не стал.

— Задача простая, — сказал я, пока мы собирались в полумраке землянки. — Осматриваем окрестности прииска, подходы, отходы, где охрана, где рабочие. Смотрим, считаем, запоминаем. И так же тихо уходим. Ни одного выстрела, ни одного лишнего шороха.

Первым делом мы, смешав сажу с медвежьим жиром, приготовили котелок с черной, матовой кашицей — маскировочный «крем». Это был прием, который я помнил из другой, прошлой моей жизни: узкие темные полосы на лице глушат блеск кожи и ломают очертания. Я провел пальцами по щекам, вискам, носу, потом передал котелок спутникам. Они, не задавая лишних вопросов, просто повторили мои действия. Затем мы обмотали стволы ружей и металлические части тряпьем, чтобы ни солнце, ни случайный отблеск не выдали нас издалека.

Покинув лагерь в самую глухую предрассветную пору, мы, растворяясь в тумане, двинулись следом за Ороканом. Он вел нас ему одному ведомыми тропами — узкими, как щели, звериными лазами, через сырые еловые заросли, по каменистым осыпям, чтобы не оставить следа в мягкой земле. Иногда приходилось буквально ползти на четвереньках, обходить сырые низины, перебираться через буреломы, по поваленным стволам деревьев перебегать быстрые ручьи. Лес вокруг нас дышал влажной тишиной. То и дело мы замирали, прислушиваясь к его величавой тишине, и в эти моменты я понимал, насколько слаженно работают мои люди: ни хруста, ни звона металла, ни резкого вздоха. Ничем не хуже парней, с которыми мы ходили в горах Чечни.

К вечеру мы добрались до вершины сопки, господствующей над долиной ручья Амбани-Бира. Там, в густых, колючих зарослях кедрового стланика, мы легли на холодный мох, распластавшись, чтобы нас не выдала ни одна тень.

Картина внизу заставила меня замереть. Наш прииск вовсю продолжал работу! Более того, он буквально кипел лихорадочной, муравьиной суетой. Здесь появилось несколько новых бараков — длинных, угрюмых строений с зарешеченными крохотными оконцами. Из трубы наспех сложенной кузницы валил густой дым, пронзительно скрипели вороты, поднимая из шурфов мокрую породу. У промывочных лотков вдоль ручья толпились люди — сотни согбенных фигур, один-в-один похожих на рабов с древних фресок.

— Их втрое больше, чем было, — едва слышно сказал Сафар, лежавший рядом. В его голосе было искреннее изумление.

— Откуда их столько нагнали?

Одного взгляда хватило, чтобы понять, что он прав: наш прежний старательский поселок превратился в настоящий каторжный лагерь. Теперь тут работало не меньше полутысячи человек! Вынув подзорную трубу, купленную в свое время в Москве, я вытер линзы и, настроив резкость, начал методично изучать периметр. Отмечал часовых на вышках, ограждения, сторожевые костры. Враг укрепился основательно — и выбить его отсюда будет непростой задачей.

До самого заката мы пролежали на сопке не шевелясь, будто сами стали частью этой каменной гряды, и непрерывно наблюдая. Достав осьмушку бумаги, я наскоро зарисовал увиденное, чтобы наглядно показать план прииска атаману. Вывел линии бараков, жирной кляксой отметил место склада, а чуть в стороне — просторную, добротную фанзу. Там, очевидно, обосновался местный начальник. Возможно, сам Тулишен.

К закату стало ясно: хунхузы, опьяненные легкой победой и собственной силой, здорово тут разленились. Их охрана больше походила на рваный невод — посты стояли только вдоль главных троп и по берегам ручья — именно там, очевидно, и ждали они угрозы. А задняя часть лагеря, упиравшаяся в крутой заросший буреломом овраг, зияла пустотой. Видимо, они не допускали мысли, что кто-то рискнет пролезть через эту чащобу.

Охранники на постах таращились по сторонам и вяло переговаривались, в то время как надсмотрщики злобствовали на прииске, то и дело с криком налетая на склонившихся над лотками рабочих. Бамбуковая палка свистела в воздухе, и сухой, частый треск ударов прорывался сквозь шум ручья, перемежаясь с короткими вскриками боли.

Уже темнело, когда работа наконец закончилась и к чугунному котлу посреди лагеря выстроилась длинная, покорная очередь рабочих, многие из которых таскали на себе колодки. Каждому доставался один черпак похлебки. Люди двигались медленно, шаркая ногами, с опущенными плечами и лицами серого, выгоревшего цвета. Среди них я узнал нескольких своих тайпинов. Но выглядели они теперь как настоящие рабы.

Когда солнце ушло за сопки и небо окрасилось в густо-алые тона, Орокан, молчавший весь день, тихо сказал:

— Ночью я пойду. Через овраг. Найду наших!

Я посмотрел на него. Плоское, спокойное лицо, глаза — как стоячая вода в лесном озере, ни ряби, ни волн. Он был прав. Для него, выросшего среди этих троп, ночной путь по оврагу не трудность, а привычная дорога.

— Сходи, разведай. Потом меня проведешь! — произнес я.

Когда сгустились сумерки, Орокан ушел.

Прошел час, другой. Я начал беспокоиться, когда прямо перед нами из тьмы бесшумно выросла фигура Орокана.

— Нашел, — коротко сказал он. — Наши — в дальнем бараке, у оврага. Охрана там спит, им на все наплевать. Говорил с Аоданом, сыном Амги. Ждут. Можно пройти!

Оставив Парамона и Сафара наблюдать за лагерем хунхузов с сопки, я двинулся вслед за Ороканом вниз, в черную глубину оврага. Дело это оказалось совсем не простым. По сути, это был не спуск, а контролируемое падение — ноги скользили по мокрым камням, поросшим мхом, колючие ветви хватали за рукава, будто желали оставить меня тут навсегда. Где-то в лагере вяло тявкнула собака, и мы замерли, сливаясь с ночным лесом, и лишь убедившись, что тревоги нет, продолжили путь.