Дорога к фронту (СИ) - Ливадный Андрей Львович

— Так, не расслабляемся, — Панфилов вернул мне планшет. — Ползти через поле слишком долго. Да и обзора никакого, из-за неубранных хлебов. Поэтому пересекать открытое пространство будем бегом.

— Полкилометра, как на ладони, — Потапов покачал головой. — Опасно, товарищ капитан.

— Поблизости немцев нет. Основные их силы уже ушли дальше, а тылы пока не подтянулись. Риск есть, но оправданный. Даже если кто-то нас заметит издалека, отреагировать не успеют. Но бежать надо быстро, изо всех сил.

Не понимаю, чего он распинается? Достаточно ведь отдать приказ. Вряд ли кто-то решится спорить. Для капитана госбезопасности Панфилов как-то слишком мягок и рассудителен. Либо у меня в голове засел некий стереотип?

— Все. Приготовиться, — стирая мое недоумение, его голос приобрел вполне командирские нотки. — Меркулов, Пехов, — обратился он к бойцам, фамилий которых я не знал. — Побежите первыми. Вон там на взгорке, под соснами заляжете. Если что, прикроете винтовочным огнем.

Бойцы нехотя привстали, а затем часто оглядываясь побежали через поле. Мы рванули вслед с небольшим интервалом. Меня здорово пошатывает, ноги, если честно слушаются плохо, но пока справляюсь.

С Потапычем хуже. Пробежав метров пятьдесят, он, тяжело дыша, вдруг остановился и схватился за грудь. Сердце подводит?

Мы с капитаном подхватили его под руки и поволокли, заставляя переставлять ноги.

Справа от нас вдруг зародился стрекот двигателей.

Мотоциклисты⁈

Бежим что есть сил. Старшина мешковато обвис, теперь его реально приходится тащить.

Двое красноармейцев уже на краю поля. Они тоже услышали звук двигателей и припустили что есть духу.

Добежали. Залегли! А мы все еще на середине открытого пространства!

Резанула пулеметная очередь. Из-за контузии и предельного напряжения сил у меня в ушах пульсирует ток крови. Почти ничего не слышу. Кажется, что вот-вот свалюсь, но в минуту смертельной опасности организм умудряется черпать силы из потаенных внутренних резервов.

Почему-то сейчас, на бегу, вдруг отчетливо вспомнилось лицо красноармейца Солодова и его слова, сказанные еще в первый день моего появления тут:

«Это, земля-матушка, товарищ младший лейтенант. Не небо. Тут каждой пуле надо кланяться, иначе будешь гнить в придорожной канаве».

Кланяться некогда. Бегу чисто на злости. Если убьют, значит судьба. Панфилов, похоже, мыслит так же. Старшину мы не бросили, хотя вокруг, срубая неубранные колоски, уже плотно зацвикали пули.

От заветного перелеска, до которого еще метров сто, вдруг ударила короткая сухая очередь из «Дегтярева». Вторя ему, огрызнулся «MG». Сзади раздались крики. Я все же невольно обернулся на бегу, успев заметить, как немецкий мотоцикл, без преувеличения гнавшийся за нами, вдруг повело юзом. Один фашист тяжело навалился на руль, второй мешковато ополз в коляске.

По опушке хлестнули выстрелы. Теперь пули свистят у нас над головами. Немцы (сколько их понятия не имею, не видел) переключились на вполне конкретную угрозу.

Мы с Панфиловым дотащили старшину до густых зарослей папоротника, ковром раскинувшегося под соснами, и одновременно рухнули навзничь, не в силах даже пошевелиться.

Потапов жив. Постанывает.

Что-то оглушительно рвануло. Я с трудом перевалился набок, приподнял голову. Пред глазами опять все плывет.

Над неубранной пшеницей стелется черный дым. Вспыхнул немецкий мотоцикл. Огонь быстро перекинулся на хлебные колосья, распространяясь гудящим валом.

Трескуче рассыпаются винтовочные выстрелы.

— Отходим! Трофимов прикрывай! Остальным вглубь леса! — в поле моего зрения появился Ломейкин. Могучий он все-таки мужик, — худой, но жилистый.

Снова заговорил «Дегтярев», однако бой быстро угас. Немцы, понеся ощутимые потери, на рожон не полезли. Горящий хлеб и стелящийся вдоль земли дым затрудняет им преследование. Да и соваться в лес им страшно.

— Товарищ капитан, отойдите! Дайте взгляну! — в поле размытого зрения промелькнула девичья фигурка.

— Товарищ старшина, глотните! — Веселова протянула Потапычу фляжку, но, видя, что он совсем плох, сама запрокинула ему голову и насильно влила в рот какой-то настой. — Сейчас полегчает. Это спиртовой экстракт боярышника, — зачем-то пояснила она.

Я сижу, восстанавливая дыхание.

— Ну, вот и свиделись, — Ломейкин дружески хлопнул меня по плечу, цепко наблюдая за обстановкой.

Господи, как же я им рад! Удивительно, насколько близкими могут стать незнакомые люди, с которыми общался-то всего ничего. Но ты им веришь, ты их знаешь, и свинцовая безнадега окружения вдруг отпускает.

— Старшина, докладывай, — капитан Панфилов уже отдышался.

— Сломил нас немец, — скупо ответил старшина. — Держались сколько могли. Затем пришлось отступать в лес. Орудия все разбиты, гранаты закончились, у «КВ» все снаряды вышли.

— Танк на ходу?

— Куда там, — махнул рукой Никита. — Обе гусеницы перебиты и башню заклинило. Он один против немцев считай часа три держался. Затем наши его подорвали, когда их пехота подползать стала.

— Экипаж?

— Только механик выжил. Контужен сильно.

— Сколько человек в сводном отряде?

— Девятнадцать. Все что осталось от батальона.

— Кто командует?

— Теперь вы, наверное. Я что мог сделал.

— Раненых много?

— Тяжелых нет, — понурил голову старшина. — Все держались до последнего. Пока фашисты к траншеям не прорвались.

— Понятно. Что посоветуешь? — Панфилов снова меня удивил простотой общения.

— Отойдем глубже в лес и там встанем до утра. Людям нужен отдых. Затем к своим будем пробираться. Лучше через чащу. Фронт прорван, но на какую глубину, не знаю.

— Хорошо. Так и поступим. Отводи людей.

Лишь через пару часов, уже на закате, когда под кронами деревьев начали стремительно сгущаться сумерки, мы нашли подходящее место, — небольшой островок посреди болот. Выбор места для временного лагеря обусловлен двумя причинами: во-первых, островок сухой и густо зарос кустарником. Во-вторых, на окружающем его болоте раньше добывали торф, — топь глубокая, пройти можно лишь по нескольким старым подгнившим гатям, подле которых старшина сразу же выставил дозорных.

Всего нас тридцать два человека. По пути к группе прибились еще несколько окруженцев, во главе со старшим лейтенантом Сироткиным. Среди красноармейцев я заметил Солодова. Уже не в первый раз встречаемся.

— Пошли, Скворцов, поговорить надо, — Панфилов кивком указал на небольшой узкий мысок земли, вдающийся в черную, поблескивающую в лунном свете воду. От меня не укрылось, как капитан снял свой «ТТ» с предохранительного взвода, и ситуация сразу же приняла непонятный оборот.

Место узкое, от лагеря отдаленное. Если он по каким-то причинам решил в меня стрелять, то никто ничего не увидит. А капитан потом расскажет любую историю. Проверять его слова никто не станет.

— А в чем, собственно, дело? — я тоже незаметно поставил свой «ТТ» на боевой взвод.

— Надо кое-что прояснить, — он дошел почти до уреза воды и остановился.

Молчим. Непонятное напряжение витает в воздухе.

— Значит так, лейтенант, — Панфилов обернулся. — Я сейчас задам тебе один вопрос. На ответ даю секунду. Задумаешься, — пеняй на себя. Отвечать односложно, либо «да» либо «нет».

Ничего не понимаю. Что за муха его укусила? Вроде показался нормальным мужиком… Сейчас затянет обычную для НКВД песню?

— Знакомо тебе слово «интернет»? — неожиданно спросил он.

Меня как током шарахнуло.

— Секунда! — капитан сверлит меня немигающим взглядом.

— Да, знакомо! А тебе? — «ТТ» уже у меня в руке.

Панфилов даже не вздрогнул. Только внимательно посмотрел мне в глаза и сухо потребовал:

— Рассказывай. Все как было. Без утайки. Ствол можешь убрать, надеюсь не понадобится.

— А ты, вообще, кто? — вырвалось у меня.

— Конь в пальто. Сначала ты.

— Ну, ладно, — я присел на почерневший пенек.