Дорога к фронту (СИ) - Ливадный Андрей Львович

— Потапыч, ну что? — оборачиваюсь. — Может помочь чем?

— Не торопи. Скоро закончим, — ответил старшина, и в эту минуту, стирая неопределенность, вдруг раздался чей-то громкий крик:

— Танки!

[1] Бронебойно-зажигательный трассирующий.

[2] Climb — набор высоты (жаргонное).

[3]Двигатель МиГ-3 может работать на форсированном режиме до 10 минут.

[4] В среднем человек может прожить без воды три-четыре дня. Скворцов в любом случае должен был бы почувствовать признаки критического обезвоживания, находись он в «ви-ар».

Глава 9

Небо сегодня чистое. Августовское солнце уже начало клониться к горизонту, но до заката еще несколько часов.

Издалека резануло несколько пулеметных очередей. Я машинально пригнулся.

Укрытия для самолетов, называемые капонирами, — это укрепленная бревнами п-образная земляная насыпь. На скатах проросла трава. Легкий ветерок покачивает пожухлые былинки, — сознание причудливо выхватывает из окружающего мимолетные, ничего не значащие образы.

В руке «ТТ». Ни о чем, против танков и пехоты.

Я привстал, выглядывая поверх импровизированного бруствера, и сразу же заметил их — легкие «Panzer-2»[1], а чуть поодаль, в тылу перебегающей немецкой пехоты увидел силуэт «тройки», поворачивающей башню в сторону летного поля.

Рявкнула танковая пушка. Осколочно-фугасный разорвался в районе мастерских, разметав сложенные там пустые ящики.

Неподалеку заговорил спаренный авиационный «Дегтярев». Звук отчетливо отдает ритмичным металлическим лязгом. Немецкая пехота залегла, но экипажи прорвавшихся к аэродрому танков угрозы для себя не видят, действуют методично.

Мою мысль: «бежать к „МиГу“ и попытаться взлететь, невзирая ни на что», пресекла очередь из автоматической двадцатимиллиметровой пушки. Самолет вздрогнул, вбирая попадания, и сразу же вспыхнул.

Виляя между разрывами, по летному полю несется полуторка. От укрытия к укрытию перебегают бойцы из взвода охраны. Двое тащат сферические ампульные заряды с зажигательной смесью[2], предназначенные для сброса со штурмовиков, но до немецких танков слишком далеко, они расстреливают аэродром с безопасного для себя расстояния.

«Дегтярев» внезапно захлебнулся и смолк. Еще один выстрел немецкой «тройки» настиг наш грузовик, — тот опрокинулся и загорелся. Боеприпасы, загруженные в кузов, начали детонировать.

Густой, стелющийся вдоль земли дым быстро затянул аэродром. Редкие винтовочные выстрелы не дают никакого представления, организована ли оборона? Скорее всего сопротивление взвода охраны и людей капитана Панфилова уже сломлено. Где старший лейтенант Иверзев, понятия не имею.

Укрываясь за насыпями капониров, я сгоряча решил добраться до позиции нашего спаренного пулемета, но в момент очередной перебежки рядом ударил взрыв. Помню столб пламени, горячий ошеломляющий толчок и внезапную, ватную тишину. Дымящиеся комья земли беззвучно падают вокруг. Тщетно пытаюсь привстать. Перед глазами плавает багряная муть.

Контуженное сознание отказывается работать. Рваный прогорклый дым стелется клочьями. Понимаю, что упал навзничь и хватаю ртом загустевший воздух, но дышать получается через раз.

Глухота отпускает медленно. Счет времени сбился. Реальность стала рыхлой, — наверное я несколько раз терял сознание, прежде чем услышал очередной звук.

Угловатая, лязгающая металлом тень медленно наползает на меня. С трудом привстаю. «ТТ» в вытянутой руке ходит ходуном. Вижу, как трак гусеницы зацепил бревно и выворотил его. Ощущаю едкий запах бензинового выхлопа, и все никак не могу выжать спуск…

Кто-то навалился на меня, прижал к земле. Фашист… Тварь… Пытаюсь вывернуться, но держат крепко. Внезапно до слуха долетел обрывок злой, сиплой фразы:

— Лежи, летеха, куда лезешь…

Лязгающая тень медленно проползла мимо.

Меня отпустили. Рывком перекатываюсь на спину. У развороченного капонира укрылись двое бойцов, техник и офицер.

Он обернулся. С трудом узнаю капитана Панфилова. Лицо покрыто копотью. Читаю по губам:

«Жить надоело»?

Ответить мне нечего. Пытаться выстрелить из «ТТ» по танку глупость конечно же.

Медленно прихожу в себя. Вроде бы не ранен, но контузило сильно. Сколько провалялся без сознания не знаю, но времени прошло изрядно. Горят самолеты. Немцы прочесывают аэродром. То и дело хлопают взрывы, — в уцелевшие палатки фашисты забрасывают гранаты, сами не рискуя соваться внутрь.

— Надо уходить, — Панфилов зол и собран.

— Куда? — техник привстал, наблюдая за немцами, и я узнал в нем Потапыча. Жив значит…

— Пока в лесок — сплюнув кровь, ответил капитан. — Если сразу пойдем на восток, то угодим в самую гущу немецкого наступления и вряд ли выживем, — он говорит убежденно, словно выходить из окружения для него обычное дело.

— Ну вот, опять по лесам шастать, — проронил один из бойцов-окруженцев.

— Поговори мне! — пригрозил капитан. — Сдохнуть всегда успеем. Тебя, Скворцов, в первую очередь касается. Погибнуть — большого ума не надо. Выжить и продолжить бить врага, вот что по-настоящему трудно.

Больше никто не проронил ни звука. Во-первых, не положено, когда получен приказ, а во-вторых, возразить нечего. Панфилов кругом прав. Задерживаться подле захваченного аэродрома — только фашистов потешить.

— Отходим к ближайшему перелеску, — подытожил капитан.

Где-то ползком, а где-то короткими перебежками мы добрались до кустарниковых зарослей, размежевывающих два неубранных колхозных поля.

Контузия жестко дает о себе знать. Голова раскалывается от боли, временами все плывет перед глазами. Слух вернулся, но говорить трудно.

— Лейтенант, планшет не потерял?

— Нет.

— Дай на карту взглянуть, — Панфилов требовательно протянул руку.

Рядом с нами присел старшина. Дыхание он спалил. Морщится.

Прежде чем отдать свой планшет, я вытащил из него трофейное устройство, взятое у немецкого пилота. На нем все еще сохранились следы окровавленных пальцев, и пока остальные настороженно осматривались, я, отдав капитану карту, принялся отчищать заскорузлые бурые пятна. Особо не шифровался. Все равно никто не поймет, что это такое. Сидеть просто так, вытягивая шею и озираясь, не могу. Наблюдать, как немцы хозяйничают на аэродроме, успевшем за эти дни стать для меня точкой отсчета новой жизни, тяжело.

Цепкий взгляд Панфилова задержался на полупрозрачном кругляше.

— Что это? — спросил он.

— Медальон. Безделушка. Память о прошлом.

— А, ну-ну, — капитан углубился в изучение карты, карандашом делая на ней аккуратные пометки.

Я вычистил устройство, сунул его в нагрудный карман и застегнул пуговицу.

Двое бойцов из взвода охраны, вооруженные винтовками Мосина, залегли на краю кустарниковой полосы. Наблюдают за окрестностями. Старшина Потапов кое-как отдышался, потянулся за флягой. Странно, вроде бы он не старый, а бегать не может.

Настроение у всех подавленное.

— Только из окружения вышли и на тебе опять, — с досадой произнес один из бойцов. — Сколько отступать-то можно?

Ему никто не ответил.

Меня мутит. Состояние крайне неприятное. Не думал, что контузия имеет такие тяжелые последствия. Но, если говорить честно, что я вообще знал о войне?

Не стать бы обузой для остальных.

Отгоняю мрачные мысли. Чтобы не сосредоточиваться на болезненных ощущениях, подполз к бойцам, залег чуть в сторонке от них. До заветного перелеска еще надо добраться. По обе стороны от кустарниковой полосы — поля. Примерно в полукилометре пылит немецкая бронемашина. Черный дым столбами поднимается со стороны разбитых самолетных стоянок. Там, где располагались ремонтные мастерские, склады ГСМ и вооружений, тоже бушует пожар. Изредка с треском рвутся боеприпасы. От полуторки осталась только обгоревшая рама.

Вовремя наши улетели. Жаль я не успел. В небе от меня больше толку, чем на земле.