Полное погружение (СИ) - Васильев Сергей

Четверть часа они медленно шли по самому срезу залива, перепрыгивая или обходя выброшенные на берег бревна, обломки такелажа и другой разнокалиберный мусор, свидетельствующий об интенсивном взаимодействии человека с морем.

Прибрежная вода, грязная, мусорная и вонючая, хлюпала по темно-зеленым камням Аполлоновой бухты, с легкостью цепляла и таскала туда-сюда щепки с веточками, разматывала и сматывала плавающую на дне ветошь. Лохматый ил, двигающийся вперед-назад вместе с волнами, то скрывал, то обнажал серебристые бока рыбёшек, пристраивающихся на ночь на мелководье.

Самым колоритным и залипательным в этом крохотном заливчике был вид на Севастопольскую бухту, на бастионы, военные корабли и рыбацкие парусники. Вася подумала, что это место непременно должно быть облюбовано художниками и поэтами, но всю романтику портил убивающий запах канализации, дохлой рыбы и другого прибрежного мусора, придающий тихой, уютной заводи незабываемый колорит приморских трущоб Лиса из бессмертного творения Александра Степановича Грина[8].

«Бедная Ассоль — подумала Вася, — каково ей было дышать всем этим! Понятно, почему она так ждала своего принца и мечтала, чтобы он увез ее поскорее из этой помойки».

Василиса попробовала дышать ртом и почувствовала себя лучше, а потом привыкла. Запах перестал её отвлекать и позволил разглядеть нефасадную часть Севастополя во всей своей красе.

С высокого амфитеатра к самой воде хаотичными уступами спускались на берег саманные глинобитные домики, деревянные сараи и сараюшки, прижимаясь друг к другу стенами, словно озябли. Они заканчивались выбегающими на мелководье высокими причалами на просмоленных основательных сваях. У пирсов покачивались разнокалиберные лодки и баркасы. На берегу сушились рыбацкие снасти и немудреный лодочный такелаж. В этих местах специфический запах рыболовного промысла смешивался со стекающими с берега благовониями винокурни и фимиамом коптильни, создавая непередаваемый коктейль ароматов рабочей слободки.

Легкие волны бились о натруженные борта промысловых баркасов. Где-то вдалеке стучали молотками и вжикали пилами кустарные мастерские. Задорно наяривала гармошка, её периодически перекрывала забористая, энергичная многоголосая ругань. И вся эта какофония намекала на то, что люди здесь живут простые, работящие, смекалистые, хитрые, предприимчивые, добрые и одновременно задиристые, короче — настоящие рыбаки, простые трудяги Севастопольских слободок, отставные матросы, мелкие базарные торговцы, контрабандисты, мошенники, гопники и воры, иными словами — простой севастопольский люд…

— Сюда, в Аполлоновку, обычные горожане заходят редко, — просвещал Василису Петя по ходу движения, — даже городовые и околоточные стараются подолгу не задерживаться.

— А чего так? — поинтересовалась девушка, радуясь, что успела в гримерке поменять неудобные сценические туфли на свои любимые «песочные» берцы, и вдвойне радуясь, что их не видно из под пышной длинной юбки.

— Чужих здесь не любят, — вздохнул Петя и тоскливо оглядел кривоватую улочку с множеством разноцветных заборчиков, палисадников, калиток, дверей, ставен и окошек, убегающую от берега в горку.

Стрешнева молча кивнула, согласившись с Петиной сентенцией, даже не догадываясь, насколько чужих и даже некоторых своих здесь не любят…

Глава 22  

Чужие здесь не ходят

Вася не догадывалась, а Петя умолчал, не желая пугать барышню, что упорным и задиристым здесь попросту «обламывали рога», а на тихих и скромных ездили все, кому не лень, и только характерных, способных постоять за себя, умеющих быть полезными для окружающих, ценили, привечали и провожали с почётом. Правда, при этом всё равно в чём-то обманывали и обворовывали, но так, что этого почти никто не замечал или старался не замечать, дабы не нарываться. А еще Петя не сказал, что сам он никогда не считался здесь своим и его терпели из-за памяти о дедушке, жестком, но справедливом отставном боцманмате, державшем в своем пудовом кулаке всю слободку.

«Ничего-ничего! — думал Петя по пути, — мы почти дошли, осталось только подняться на улочку, два поворота и на месте…» В этот самый момент судьба-злодейка показала, что бутерброд неспроста падает обязательно маслом вниз. Стоило Пете с плетущейся сзади Василисой сделать первый поворот на самый узкий в слободке переулок, как он столкнулся со своим самым закадычным врагом, какие бывают у каждого уличного пацана. Был он таким же, как и в ту пору, когда Петя удирал от него садами-огородами, и одет в такие же штаны и рубаху на выпуск. Добавились только сапоги гармошкой, пушок над верхней губой да щедрый сивушный перегар, но глубоко посаженные глаза смотрели так же недружелюбно, острый, длинный нос словно принюхивался, тонкие губы кривились в гаденькой улыбочке тотального физического и морального превосходства.

— О! Зяблик! — удивленно произнес враг самую ненавистную кличку, оглядев героическую повязку на голове студента, — какими судьбами?

— Ты это, Баклан, дай пройти, — напустил строгости Петя, называя врага его детским прозвищем, а у самого зубы предательски застучали, — некогда нам с тобой разговоры разговаривать.

— Нам? — удивился Баклан, заглянул студенту за спину и радостно оскалился, предвкушая развлечение. — Ох ты ж, как повезло мне сегодня! И куда такая красная девица направляется с этим задохликом?

— Слушай, Баклан!…

— Помолчи, Зяблик! — перебил Петю враг и грязной пятернёй отодвинул его лицо в сторону, прижав затылком к стенке дома. — Слышь, девка, я с тобой говорю. Чего, язык проглотила? Подь сюды, сказать чего хочу…

Петя хотел крикнуть Василисе «беги», но враг ладонью закрыл рот, а пальцами сдавил щеки, сделав студента немым. Дальше произошло то, чего они оба не ожидали.

Глаза барышни резко сузились, черты лица словно заострились. Она наклонила голову, приподняла подол платья, а враг неожиданно и нелепо подпрыгнул на месте, взвизгнув, словно кошак, которому наступили на хвост. Он отпустил Петю и упал на колени, прижав ладони к паху.

— И-и-и-и-у-у-у, — завыл Баклан, свернувшись в позу эмбриона и заваливаясь на бок, — уби-и-ла-а-а, сука-а-а-а-а…

— Ну, что стоим, кого ждем? — дежурно осведомилась Василиса, глядя на опешившего студента, — эй, рыцарь в блестящих доспехах, вы ещё способны совершать подвиги? Или топливо кончилось?

— А? Что? — Петя с трудом скинул с себя оцепенение при виде столь скорой и беспощадной расправы без объявления войны.

— Куда идти, спрашиваю? — сформулировала вопрос Василиса, — и не смотри ты на него, как на привидение. Выживет… Может быть, недельку походит в раскорячку. Сам виноват: гонору — вагон, реакция — ничтожная, воспитания — ноль. Если родители не научили, так ему и надо…

— Да нет у него родителей… Померли лет пять уж как.

— Сирота, стало быть? Ну, тогда ладно, — Вася наклонилась, похлопала лежащего и скулящего хулигана. — Ты вот что, сирота, как оклемаешься — приходи в гости, научу хорошим манерам. А то нарвешься так на серьезного человека и будешь где-нибудь лежать, рыб обнимать и рот нараспашку… Всё, Петя, урок вежливости окончен. Давай двигаться, а то я еле на ногах держусь.

— Да-да, конечно, тут уже недалеко, мы почти пришли, — засуетился Петя и пошел вперед, вспоминая на ходу слова деда, что жить и выживать здесь могут только закалённые, просмоленные и проветренные насквозь люди…

Роли в их скромном дуэте поменялись. Василиса, узнав направление движения, тащила Петю, как на буксире, а он, оборачиваясь, разглядывал, как корчится в пыли его закадычный обидчик, и удивлялся: оказывается, можно было и не бегать от него всё своё детство, не удирать огородами каждый раз при встрече, не прятаться под старым баркасом на берегу, не терпеть побои и издевательства, при воспоминании о которых у него до сих пор горели уши от стыда за свою беспомощность. А еще Петя думал, что революция — великое дело! Вон в какую амазонку она превратила очаровательную барышню, значит из Пети тоже выкует грозного бойца, которого будут бояться всякие бакланы.