Ловкач - Ник Перумов

Двор, переход, парадная. Сквозняк из открытой двери. Я ныряю туда, несусь по лестнице, потом через балкон — в новый двор-колодец. Подвальное окно — и вот я уже внутри, ползу каким-то каменным лабиринтом. Воняет сыростью, кошками, углём.

Снова наверх, сквозь пролом в стене — на чердак. Через чердак — в следующую парадную. Петербург, как ты хорош, когда нужно запутать след. И как ты жесток, когда сил почти не осталось — проносятся в голове шепотки памяти Ловкача.

Враги не отстают. Им тоже досталось, но они идут. Я чувствую их.

Однако я, увы — на исходе.

Выскакиваю из дверей — проклятье, тупик; вижу люк в середине, сдергиваю крышку, но нет, вниз не уйти, колодец завален. Вверх тоже не получится — голые стены. Можно попытаться вскарабкаться, однако новое тело это не потянет. Оно тренированное, но ресурса ему не хватит, даже с моей помощью. И без того остатков моей собственной магии едва хватает, чтобы оно хоть совсем не свалилось. Сломанная нога тянется, скрипя кантом ботинка по брусчатке, наспех залеченная рука бессильно повисла, ее тоже не тронешь.

Остаётся дверь, единственная дверь — наверное, дворницкая, подсказывает память Ловкача.

Я стучусь. Громко. Три раза. Потом ещё. Потом кулаком. Потом ногой.

Ловлю себя на мысли, что ведь понимал же, куда иду…

Смотрю через плечо — и вижу их. Они уже совсем рядом, не торопятся, не спешат. Им ни к чему спешить. Преследователям я нужен живым. Точнее, почти живым… Почти — потому что так проще.

У меня ещё осталась искра. Во мне самом и в моём кольце. Я ещё могу ударить, сжечь и себя, и их, и этот темный двор-колодец. Всё исчезнет в алой вспышке, в моём последнем плевке в лица охотникам.

Но если я сделаю это сейчас — это будет жест отчаяния.

Признание того, что я проиграл. Что не смог, что не справился, что слаб.

А я слабаком не был. Никогда.

Стискиваю зубы, кладу пальцы на дверь пониже ручки, где замочная скважина. Когда-то я открывал такие не глядя и даже не думая, но не сейчас.

И всё-таки успеваю нащупать вырезы с выступами, вставляя незримый ключ. Мысли путаются, в глазах всё двоится. Я отдал слишком много сил, поддерживая это тело во время погони.

— Клеймо не сработало, — раздается голос монаха.

Я поднимаю руку — дверь троится, множится перед глазами. Предательски подгибаются колени, тело непроизвольно заваливается вперед… Последнее, что я вижу — как передо мной распахивается дверь.

Я делаю шаг — и падаю прямо в открывшийся проем. Прямо над ухом раздаётся непонятное:

— Он нестабилен. Нужна срочная транспортировка!..

Потом — темнота.

Глава 2

Уют и хозяин

Сознание возвращалось неохотно — как замерзший и негнущийся палец в неразношенную перчатку. В ушах гудело, в недрах черепа что-то постукивало, и я первым делом понял, что одно веко у меня приоткрыто больше, чем другое. Деталь мелкая, но… сразу не моя. Не я. Не так должно быть. Значит, тело осталось то же… этого, как его — Ловкача.

Я лежал на чём-то мягком, но не утопая в нём, не как в пуховой перине. Ощутив это, я открыл глаза полностью.

Потолок был высокий, белый, в штукатурных розетках. У стены стояла ширма с витражными вставками — геометрические узоры, красные, синие, золотые, не то чтобы церковные, не совсем светские. Толстое стекло, за ним горел явно искусственный свет, что-то холодное, не свечи и не лампы, неизвестно что. Рядом тикали часы, и каждый тихий звук отдавался, будто в пустой церкви. И тишина эта была не успокаивающей, а напряжённой, словно накануне выстрела.

Что ж, может, я и окажусь этим выстрелом.

Враг достаточно беспечно предоставил мне и время, и возможность восстановиться. Не бросил в ледяной и сырой каземат, не приковал пудовыми цепями. Кровать, одеяло, тепло — что может быть лучше?

Лучше, конечно, ещё добрый обед, но желать этого было б уже чересчур.

Я мысленно перебирал доступные этому телу средства и ресурсы, готовясь к контратаке.

С доступными средствами не очень. Если не считать кольца с искрой силы… кстати, а где оно, отобрали? — нет, вот же, где всегда, на безымянном пальце; если не считать его, то в наличии разве что хитрость с ловкостью. Что ж, попробуем что-нибудь из арсенала меня прежнего. Это будет хорошей проверкой — возвращается что-то или нет.

Надо мной жужжала пара мух. Из тех отвратительных, жирных зеленоватых тварей, что нагло лезут в глаза и рот. Я вскинул руку — одна из мух оказалась у меня в кулаке, вторая гадина ловким маневром уклонилась.

Так. Кое-что вернулось. Пусть не всё. Однако динамика положительная.

Я аккуратно сел.

И только теперь обнаружил, что сломанная лодыжка плотно перебинтована. Не гипс, а бинт, да и отека не видно, словно и не было там никогда никакого перелома. Рука тоже работает, словно и не случилось разрыва связок. Хм. Не знаю, куда я вляпался… да и знать пока что не хочу. Для начала надо понять, что происходит.

Никто мне не мешал. Никто не озаботился даже связать мне руки. Но я чувствовал — за мной пристально наблюдают…

Смотрите, смотрите. За погляд денег не берут.

На глаза мне попалось зеркало в резной роговой оправе. Из него на меня мрачно уставился подтянутый человек, молодой, судя по абрису. Широкие плечи, плоский живот. Хотя насколько всё же молодо это моё тело, судить не берусь. В отражении нет лица, в прямом смысле этого слова. Вместо него — размытое пятно, только два глаза поблескивают тёмными огоньками.

Я невольно вздрогнул. Неприятная картина.

— Очнулись, сударь, — сказал голос.

Из-за витражной ширмы вышел человек в наглухо застёгнутом сюртуке цвета свинца, с высоким стоячим воротником. Лицо — гладкое, ухоженное, с глазками стряпчего или помощника присяжного поверенного. А вот пальцы явно не бумажного человека — нет, это ловкие пальцы часовщика. На лацкане —