Лекарь Империи 11 - Александр Лиманский
Сейчас мне это было нужно как никогда.
Я достал разделочную доску — старую, деревянную, с въевшимися следами от ножа, — и разложил продукты на столе. Привычный ритуал, почти медитативный.
Стейк лёг на доску — холодный, влажный, тёмно-красный. Я промокнул его бумажным полотенцем, чувствуя под пальцами упругую текстуру мяса, и щедро посыпал солью с перцем. Пусть полежит, прогреется. Торопиться некуда.
Пока мясо отдыхало, я занялся спаржей. Тонкие зелёные стебли хрустнули, когда я обрезал жёсткие концы, и этот звук странным образом успокаивал. Вода в кастрюле забурлила, приняла спаржу, и я засёк время — две минуты, не больше, иначе потеряет цвет и хруст. Рядом уже ждала миска с ледяной водой, готовая остановить процесс в нужный момент.
Соус требовал терпения. Сливки, тёртый пармезан, раздавленный зубчик чеснока, капля лимонного сока. Я помешивал смесь деревянной ложкой, наблюдая, как она медленно густеет, обволакивая ложку, и думал о том, что готовка — это почти хирургия. Те же принципы. Чистота. Точность. Контроль. Знание того, когда нужно действовать быстро, а когда — просто ждать и не мешать процессу.
Сковорода раскалилась до нужной температуры — я проверил, капнув воды: зашипела, мгновенно испарилась. Хорошо. Стейк лёг на чугун с тем особенным шипением, от которого у любого голодного человека начинает урчать в животе. Запах заполнил кухню — мясо, чеснок, розмарин, сливочное масло, — и я почувствовал, как напряжение последних дней понемногу отпускает.
Золотистая корочка проступала по краям. Я перевернул стейк, слушая, как он снова зашипел, и добавил в сковороду веточку розмарина и раздавленный зубчик чеснока. Масло вспенилось, впитывая ароматы, и я начал поливать им мясо — ритмично, методично, как делал это сотни раз.
Фырк сидел на холодильнике и наблюдал за моими действиями с выражением крайнего скептицизма.
— Ты правда думаешь, что вкусная еда заставит её рассказать правду?
— Нет, — я перевернул стейк, слушая, как он шипит. — Я думаю, что вкусная еда создаст правильную атмосферу. Покажет ей, что я здесь, что я забочусь о ней, что я не враг.
— А потом ты огорошишь её вопросом об отце.
— Потом я задам ей прямой вопрос. И она либо ответит, либо нет. Но по крайней мере я буду знать, на чём стою.
Фырк вздохнул.
— Двуногие и их сложные отношения. Радуюсь, что я бурундук.
Я не стал отвечать. Стейк был почти готов — идеальная прожарка медиум рейр, нежный розовый центр, хрустящая корочка снаружи. Я переложил его на тарелку и накрыл фольгой, чтобы отдохнул.
Осталось только дождаться Веронику.
Звук открывающейся двери раздался в половине восьмого — я услышал его из кухни, где заканчивал сервировать стол.
— Илья? — голос Вероники был удивлённым, неуверенным. — Ты дома?
— На кухне!
Шаги в коридоре. Шорох снимаемой куртки. И потом — она появилась в дверном проёме.
Уставшая. Бледная. С тёмными кругами под глазами, которые не мог скрыть даже макияж. Но когда она увидела накрытый стол — свечи, вино, цветы в вазе, — её лицо преобразилось.
— Илья… — она прижала руки к груди. — Ты… ты когда успел?
— Сегодня вернулся, — я подошёл к ней и обнял — крепко, нежно, чувствуя, как она прижимается ко мне. — Решил сделать сюрприз.
Она пахла больницей — антисептиком, лекарствами, той особой смесью запахов, которая въедается в кожу и волосы после долгой смены. Но под этим запахом был её запах — тёплый, знакомый, родной.
— Я так скучала, — прошептала она мне в плечо. — Так скучала…
— Я тоже.
Мы стояли так несколько секунд — просто обнимались, просто дышали друг другом, — и я чувствовал, как что-то сжимается у меня в груди. Она была здесь. Она была моей. И что бы ни случилось, что бы она ни скрывала — я хотел быть рядом с ней.
Но правда была важнее.
— Проходи, — я отстранился первым. — Мой руки, всё готово.
Она улыбнулась — той самой улыбкой, от которой у меня замирало сердце, — и ушла в ванную.
Я вернулся к столу, разложил еду по тарелкам, налил вино. Руки не дрожали — я не позволял им дрожать. Но внутри было напряжение, похожее на то, что бывает перед сложной операцией.
Вероника вернулась через пару минут — с вымытыми руками, с убранными за уши волосами, с лёгким румянцем на щеках.
— Это выглядит потрясающе, — она села за стол, глядя на тарелку. — Ты сам готовил?
— Сам.
— Стейк? Спаржа? Это же… — она подняла на меня глаза, и в них мелькнуло что-то похожее на прежнюю искорку. — Ты прямо как в ресторане накрыл.
Я сел напротив неё и разлил вино по бокалам.
— Рассказывай, — она отрезала кусочек мяса и отправила в рот. Прикрыла глаза. — М-м-м, божественно… Так что там с Владимиром? Ты же за Шаповаловым ездил?
— Ездил, — я кивнул. — Его оправдали. И сегодня утром освободили прямо в зале суда.
— Правда? — она отложила вилку. — Как тебе это удалось?
— Долгая история. Если коротко — пациентку отравили. Хронически, на протяжении трёх лет. Соли кадмия в раме картины, которую она целовала каждый день.
— Целовала картину? — Вероника нахмурилась. — Зачем?
— Подарок от дочери. Она скучала по ней и завела себе ритуал такой — каждое утро подходила и прикладывалась губами к раме. А рама была покрыта традиционным китайским лаком с солями тяжёлых металлов.
— Господи… — она покачала головой. — И никто не догадался?
— Местный магистр поставил неверный диагноз и свалил всё на Шаповалова. Подделал экспертизы, подкупил свидетелей. Классика жанра.
— И что теперь с этим магистром?
— Под следствием. Граф Минеев лично проследит, чтобы его судили по всей строгости.
Вероника потянулась к бокалу, сделала глоток.
— Граф Минеев — это муж пациентки?
— Он самый. Тот ещё персонаж. Сначала хотел посадить меня вместе с Шаповаловым, потом — отблагодарить деньгами.
— И ты, конечно, отказался.
— Конечно.
Она улыбнулась — впервые за вечер по-настоящему.
— Ты неисправим, Разумовский.
Мы ели, и атмосфера постепенно теплела. Свечи бросали мягкие тени на стены, вино слегка кружило голову, и я видел, как напряжение покидает её плечи, как разглаживается складка между бровей.
— А у тебя как? — спросил я. — Что на смене было?
— О, у нас сегодня цирк приехал, — она закатила глаза. — Вызов на Заречную. Частный сектор. «Мужчина без сознания, предположительно инсульт». Приезжаем — бабуля стоит на крыльце, причитает. Заходим в
