Помещик 3 (СИ) - Шерр Михаил

А вот после большого привала в середине дня стало ощутимо тяжелее. Во-первых, высота. Во-вторых, небо затянула плотная облачность, и временами казалось, что вот-вот пойдет снег. В-третьих, опять усилился ветер, и он уже не порывами, а постоянно. Хорошо хоть быстро перестал бить по лицу колючим снегом.

Был, правда, и один существенный плюс. Ветер быстро существенно почистил тропу, и даже визуально снега на ней стало меньше. И это нам очень помогло, когда на нашем пути оказалось препятствие — ледяные глыбы, полностью перекрывшие тропу. Их мы обнаружили часа за четыре до темноты.

Мы до этого шли, максимально соблюдая шумомаскировку, но здесь выхода не было, и пришлось шуметь, и даже очень, разбивая лед.

Знакомых мне ледорубов еще нет, есть только топоры, но у каждого. И вот когда мы начали рубить лед, то сказали спасибо ветру. Уже на расстоянии двадцати метров совершенно ничего не слышно.

Тропу мы расчистили уже почти в темноте. И повалились все спать, опять укрывшись попонами и шинелями и в обнимку со своими лошадьми.

Не знаю, как другие, но я, быстро разжевав сухари и запив их разрешенным стаканом красного вина, просто отключился до утра.

Следующее утро было очень тяжелым. Ощущение разбитости во всем теле, чугунные ноги и руки и полная апатия. И на всё наплевать. Такое состояние было почти у всех, кроме отцов-командиров, горцев и шестерых людей подполковника, в том числе и Ефрема с Ефимом. Они все бодры и веселы.

Движение мы возобновили только через час после подъема, и надо сказать, что я лично был среди тех, кто уже был, можно сказать, к этому моменту в форме.

Часа через два-три мне показалось, что тропа пошла вниз. Мои мыслительные или, как говорят доктора и продвинутые умники, когнитивные способности резко начали улучшаться, и я вспомнил, что примерно в трех сотнях шагов от большой поляны, где расположился лагерь Османа, на карте подполковника изображена еще одна поляна, но гораздо меньших размеров. И она его отрядом не занята.

В этот же момент я подумал, а где засады, которых так опасался подполковник, перед началом спуска ко второй поляне, их же могло быть несколько?

Стоило мне подумать об этом, как мы остановились: впереди идущие горцы подали сигнал остановки поднятой рукой с раскрытой ладонью. Это означало — стой и молчи.

Тропа уже настолько расширилась, что впереди идущие могли позволить себе двигаться парами. Слева был горный склон, поросший довольно-таки крутой склон, поросший кустарником и редкими деревьями. Для альпинистов и скалолазов двадцать первого века, имеющих хорошее снаряжение, он, конечно, не препятствие, но сейчас он непроходим.

Справа — небольшой пологий каменный спуск на неширокую неровную площадочку, которая обрывается в достаточно глубокое ущелье, на дне которого шумит бурный ручей, который начинается на большой поляне и в ущелье попадает, протекая через маленькую.

Ветер уже почти стих, но шум ручья заглушает все звуки, так что требование молчать на самом деле чрезмерное.

За горцами идут сербы со своими ординарцами, затем двое пластунов подполковника, он сам с Ефимом и следом мы с Андреем. За нами движение опять в колонну по одному.

Я вижу, как горцы поворачиваются и что-то говорят сербам, те, в свою очередь, — пластунам. Несколько минут эта шестерка о чем-то переговаривается, а затем горцы и пластуны уходят вперед, отдав лошадей ординарцам сербов.

Подполковник всё понимает без слов, и вот уже ко мне поворачивается Ефим и передает приказ:

— Пластуны и вы, отдать лошадей.

За мной идут два десятка пластунов нашей сотни. Пока они отдавали своих лошадей, успели вернуться горцы, но одни.

Горцы очень быстро о чем-то переговариваются с сербами. Милош тут же поворачивается к нам и что-то показывает. Подполковник опять понимает, что происходит, и я получаю следующий приказ:

— Вы и пластуны, вперед!

Через пару минут мне становится всё ясно. Осман не стал организовывать засады на тропе, уповая на её непроходимость. Только там, где тропа выходила на поляну, был выставлен караул.

На поляне разбит вспомогательный лагерь отряда Османа. Это пять больших шатров или палаток ближе к дальнему от нас краю поляны.

Турецкий караул, стоящий у начала тропы, это десять воинов, тела которых к моему приходу аккуратно горкой сложены рядом с большим камнем, закрывающим её от лагеря.

Всего сто метров, а какая разница. На тропе еще много снега, в двух местах сегодня даже было по пояс, а на поляне уже даже сухо и начинает пробиваться свежая трава. Справа, там где, вероятно, течет ручей у почти отвесного горного склона, я увидел поднимающийся от земли пар. Он был очень похож на тот, что я когда-то видел на Камчатке.

Вероятно, там какой-то термальный источник, что было вполне возможным. Мы же на Кавказе, где этого добра хватает.

Огромный куст, растущий с другой стороны камня, закрывал нас от турецкого лагеря и позволял нам спокойно наблюдать за ним и готовиться к предстоящему бою, который неизбежен. Если, конечно, мы не собираемся посмотреть на местные красоты и пойти обратно во Владикавказ.

Камень, закрывающий нас от турок, небольшой, а вот куст действительно огромный. Сразу я не понял, что это такое, но, приглядевшись, понял, что передо мной, наверное, уникальный экземпляр кавказского рододендрона.

Сербы уже все решили, и когда я, закончив обозревать поляну, выбрался из красавца-куста, начали расставлять пришедших со мной казаков-пластунов по боевым позициям.

В это же время с тропы начали подходить другие казаки, но уже со своими боевыми товарищами — лошадьми.

Шум ручья здесь намного меньше, и можно спокойно говорить.

— Александр Георгиевич, вы вместе с другими казаками-пластунами остаетесь здесь. Вы командир. Ваша главная задача — перекрыть вход на поляну с другой стороны. У вас будет у каждого по три штуцера, готовых к бою. Первый прицельный выстрел по турецкому лагерю — ваш. Это будет сигнал к нашей атаке. Затем все внимание другому входу на поляну, — Драгутин меня инструктирует лично. — Когда вы увидите, что мы его перекрыли, открываете огонь по лагерю, если в это будет необходимость. Но один заряженный штуцер должен быть наготове, если, не дай Бог, турки сумеют начать подходить с большой поляны. Ваша цель — вон тот толстый турок у костра.

Я занял указанную мне позицию на свободном краю куста рододендрона. Что происходит у меня за спиной, мне не видно. Но глухие разговоры, почти перекрываемые шумом ручья, слышу. И могу предполагать, что там происходит.

Вот кто-то слегка дергает меня за ногу, и я слышу:

— Барин, ружья берите.

Судя по голосу и произношению, это кто-то из моих молодых казаков. Имя-отчество — это длинно, «Барин» короче, удобнее и, наверное, привычнее.

— Только обязательно проверьте, их благородие велели.

«Точно, кто-то из моих, — подумал я. — Серб не скажет „их благородие“».

Слева от меня какое-то движение, я слегка поворачиваю голову и вижу Милоша с Драгутином верхом с обнаженными саблями, клинками вниз, сзади них еще кто-то конный.

Милош поднимает вверх саблю, удобнее садится в седле. Я понимаю, что сейчас он даст сигнал к атаке. Беру штуцер и начинаю целиться.

Моя цель — толстый турок сидящий у костра.

— Цельсь! Пли! Вперед! — голос Милоша перекрывает шум ручья и легкий шум ветра.

Я стреляю. И тут же остальные открывают огонь следом за мной по целям, указанным сербами.

Думаю, что все выстрелы были точными, и наш залп произвел опустошение в турецком лагере.

По крайней мере, выскочивший, пусть и не достаточно дружно, из-за куста наш первый десяток никакого сопротивления не встретил.

Драгутин первым оказывается на другом краю поляны, быстро спешивается и бросается вперед на тропу, ведущую к большой поляне. За ним следом — пластуны подполковника и горцы.

Из-за моей спины вылетают по одному, парами и тройками другие казаки с саблями наголо. Никакого организованного сопротивления турки не оказывают. Кое-кто, правда, успевает схватить оружие, но всё это тщетно.