Воин-Врач IV - Олег Дмитриев

— Давно иберийцы гостят? — вопрос Чародея лишил дара речи нетопыря, что вышел из воздуха в трёх шагах впереди.

— Кто? — настороженно спросил Гнат.

— Народ с восточного берега Русского моря. В их стране много гор, много солнца, растёт мускатный виноград, пасутся большие отары. И там очень любят и хорошо умеют готовить, есть и петь, — задумчиво, в такт шагам Бурана, ответил князь.

— Второй день, княже, — «включился» наконец встречающий. — Их Шило привёл. Они на торгу с Кузькой повздорили.

— И по сию пору поют? Хреново он учит своих оглоедов! — вернулся звук и ко Ставру.

— Там замятни-то особой и не было, мальчонки этих в ножи взяли вмиг. Кузька еле успел смертоубийство остановить. А там как раз мимо случайно Антип проходил, — продолжал на ходу докладывать ратник. Не видя, как поменялось лицо воеводы, который наверняка заподозрил, что старый тайный разбойник оказался в центре назревавшего международного скандала не просто так, а как бы не сам его и заварил.

— Шило им попенял, что, дескать, плохо с нападения на княжьих людей знакомство начинать. Но сам судить не взялся, проводил на двор и велел вас дожидаться. Они второй день и ждут. Вчера курицу с тёртым орехом готовили — всё подворье слюной изошло. А нынче, чуешь? Кабанчика жарят. Лучше б вчера было изойти, вот те крест! Прости, владыка! — и он склонился перед отцом Иваном. Который поводил ноздрями, как старый сторожевой пёс.

— Бог простит, воин. А в тех краях, слышал я, веры православной придерживаются? — уточнил он.

— Истинно так! Прежде, чем на подворье зайти, Софию посетили, молились истово, но по-своему. Свечей купили, не скупясь, — с готовностью отозвался ратник.

— Ишь как выводят, шельмы, — протянул Буривой. — Ладомир учил: кто поёт ладно — плохим быть не должен. Чаще всего по его и выходило. Глядишь, и на этот раз не подведёт наука.

— Посмотрим. И послушаем. Поют и вправду знатно, — кивнул Всеслав, с улыбкой слушая мощный многоголосый запев, в котором слышались и шум горного потока, и гул огня в очаге, и шелест ветра в орлиных крыльях.

Возле сложенного из плоских кирпичиков плинфы невысокого мангала священнодействовал один из гостей. Подпевая время от времени в каких-то, видимо, важных местах, где требовалось общее участие. У длинного стола, установленного прямо посреди двора, стояли остальные, выводя напевы голосами низкими и высокими, громкими и потише, но всё вместе это чаровало, как Дарёнины или Леськины песни. Но если те либо спать укладывали, либо наоборот делали сон глупой и обидной тратой времени, то песнь мужских голосов наполняла какой-то торжественной уверенностью, а одновременно умиротворением и благостью, будто отец Иван с амвона благословил.

— Гамарждоба, генацвале! — сорвалось у меня с языка, едва закончилось пение. Ну а что ещё было сказать? Салам аллейкум?

— Гаумарджос, батоно Всеслав, русэбис дидо мепео*! — раздалось в ответ теми же музыкальными голосами. На этот раз в их хоре было чуть меньше слаженности, зато отчётливо был слышен солист — самый высокий и самый носатый.

* Гаумарджос, батоно Всеслав, русэбис дидо мепео! (груз.) — Да здравствует Всеслав, великий царь русских!

Они развернулись в нашу сторону одинаковым движением, даже тот, что колдовал над шашлыком. Хотя какой это шашлык? Тут десяток грузин, за такое и обидеться могут, наверное. Это, конечно же, мцвади, бриллиант грузинской кухни, идеальное сочетание мяса, лука, жара и специй, где нет места ни уксусу, ни кефиру, ни, упаси Боги, майонезу.

К этому времени у нас успели увести коней Алесевы ребята, а на крыльцо повалили домашние: Глеб, Дарёнка с Рогволдом и Лесей. Странно, но вышедшие следом Домна и Одарка тоже не воспринимались чужими.

— Тятя! Тятя дома! — закричал звонко сынок с гульбища.

Великий князь приложил ладонь к сердцу, давая понять гостям, пусть незваным и в очень шатком правовом статусе, что семья — святое, и, не дожидаясь их улыбок и понимающих кивков и возгласов, которые, наверное, можно было перевести как «о чём речь, мы всё понимаем!», поднялся по ступеням. Подхватил на руки младшего и, целуя жену, отметил краем глаза в плотных густых сумерках неровные линии коньков крыш наверху и более тёмные пятна теней вдоль стен внизу. Яновы и Гнатовы были привычно на местах.

— Как съездил, любый мой? — прошептала на ухо жена.

— Всё сладил, что хотел, да новостей привёз уйму. Когда рассказывать — ума не приложу. Ты не замёрзнешь, если часок с нами посидишь? Хочу из этих воинственных поваров внизу друзей сделать, с семьёй, думаю, быстрее получится, — кольнув ей щёку бородой, так же на ухо ответил Всеслав.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель! — чуть громче необходимого отозвалась Дарёна, склонившись перед мужем. Сказки тысяча и одной ночи они, что ли, нашли в Леськиных сундуках, от бабки доставшихся? Та, пожалуй, и не такую литературку могла хранить.

— Умница ты моя, — почти беззвучно и улыбнувшись проговорил Чародей. Перебросился парой слов с сыном, у которого за плечом стояла, прижав к груди блокнот с записями, Одарка, и развернулся к гостям. Шагнул так, чтоб стоять на верхней ступени, и обратился к ним, глядя сверху вниз:

— Я приветствую в моём доме гостей из далёких краёв! Ваш путь был долог и полон опасностей. Вы прибыли из земель, где горы белыми шапками держат небо, где текут Кура, Чарах и Риони, а на солнечных склонах зреет самый лучший виноград. Знаю, теснят вас иноверцы, сельджуки и персы. Как вышло так, что храбрые воины не смогли найти общий язык с одним из моих верных ратников и друзей?

Речь, начинавшаяся по-восточному и по-кавказски цветисто и образно, закончилась неожиданным вопросом. Вернее, он был вполне ожидаемым, но не в таком контексте. Получилось как в боксе, когда широкие и лёгкие, не акцентированные, как мазки импрессиониста, удары расслабляют и отвлекают противника. Который пропускает следующий за ними короткий и хлёсткий апперкот в печень. Судя по открывшимся ртам гостей, эффект был схожим.

Высокий вышел вперёд, огладил правой ладонью шикарные густые чёрные усы, и начал говорить. Удачно, что не очень длинными предложениями, и почти без характерных метафор и излишеств, типа очень гордых птичек. Чернявый плюгавый мужичок, замерший рядом в каком-то странном полупоклоне, будто его разом поразили