Воин-Врач IV - Олег Дмитриев

Да, дикое время, дикие нравы, дремучая косность сознания, что поделать? Но узнав, сколько платит, и на самом деле платит, живыми полновесными киевскими гривнами, какие в каждом порту менялы принимали без разговоров, великий князь за каждый день — успокаивались. И работали на всю сумму. Как и на этот раз.

Поглядев, как движутся, выстраиваясь звеньями по три, лодки по синей ленте реки, мужики сперва насупились. Потом взяли чесаться, кто где горазд. Потом, после третьей демонстрации, сбились в кружок и принялись гудеть на все голоса под заинтересованными взглядами Ставки. И, наконец, родили: из круга вышел самый старший, седой почти добела, но крепкий, как морёный дуб, дед. Он перекрестился наперво, подняв серые умные глаза к небу, потом поклонился поочерёдно патриарху и великому волхву, и в конце концов обратился к великому князю:

— Не вели казнить, Всеслав Брячиславич, — начал он издалека. Но тут же перешёл к делу, — Да только дурь вы выдумали, прости на грубом слове. Стянет нас Днепр, не выгребем так. А ну, как ринется в воду княжич? И вся придумка — псу под хвост. Нет, иначе надо!

— Научишь, отец? — не выдержал воевода.

— Гляди. Двумя нитками пойдут насады, под берегами, где течения такого нет. Вот тута первые на прикол станут намертво, — старик подошёл к экрану и водил по нему коричневым пальцем, по мановению которого кораблики устроили настоящий балет. — Дальше крайние в нитках один за другим паруса ставят и начинают к стремнине выгребать. Навроде воротных створок выходит.

И вправду было похоже.

— Дальше кошками сцепляем корму первого с носом следующего. Как строй вот такой дугой к северу будет. А потом натяжку даём да по пути трое-пятеро крайних камни якорные швырнут, чтоб тоже крепко встать. Потом слабину выбираем, сходни-вёсла перебрасываем — вот тебе и дорожка, что ни по земле, ни по воде. А коли сходни те широкими сделать, да с замко́м — то, пожалуй, и верхом можно, ежели конь учёный.

За его спиной кивали взрослые дядьки, за плечами которых было много всякого. А впереди — личное участие в чуде, в сказке. И они не подвели.

Не подвёл и Кондрат, что лично излазил с берестяным «блокнотом», карандашом и «рулеткой» каждый насад, снимая мерки. Получив от Свена странную коробочку с половину ладони размером и непонятной откидной ручкой, он очень удивился. А когда оттуда вытянули полоску крепкой дублёной кожи, тонкой, но прочной, с насечками от вершка до сажени, обалдел. Когда хитрой ручкой не менее хитрый кузнец скрутил измерительную ленту обратно — заревел на радостях медведем и кинулся обниматься.

Не подвёл и Алесь, который несколько дней тренировал в выездке и Мрока, второго чёрного фризского жеребца, того, которого передал в дар Болеслав, и Ромку, что становился всё взволнованнее с каждым днём. «Ходьба конём» по нешироким мосткам на качавшихся насадах была ему лучшей предсвадебной антистрессовой терапией. Черныша же, первого фризского вороного на наших землях, брать не стали. После известных событий конь панически боялся громких звуков и текущей воды. Зато племенным производителем оказался — Алесь нарадоваться не мог.

По лодкам, стоявшим впритык на Почайне, в гавани, тоже настелили сходни. По ним на мыс, с которого был виден левый берег, степенно перебирались ВИП-персоны: сам жених и его родня, родственники невесты и представители элит. Ну и правители сопредельных государств, союзники, прибывшие на свадьбу, которую точно нельзя было пропускать. И дело было даже не в политике.

На том берегу, на самом краю, высилась огромная юрта из ослепительно белого войлока, похожая на вершины заснеженных гор, которые в этом времени пока мало кто видел. Вот грузины оценили бы. Вокруг юрты стоял почётный караул из ближней дружины хана. Внутри была Белая Красавица Ак-Сулу.

— У вас товар — у нас купец! — проорал, сложив ладони рупором, великий князь. Может, у патриарха и вышло бы лучше, но не намного. И сына женил не он. Хоть и переживал, как за родного. Все переживали, и на этом берегу, и на том.

От толпы с той стороны отделилась фигура со здоровенным бубном в руках. Треснув в него пару раз, прокатив над Днепром низкий басовитый гул, она что-то проорала в ответ.

Шарукан лично перевёл всем историю про то, что получить такую жену сможет лишь тот, кто доберётся на тот берег, не наступив ни на землю, ни на воду. Народ, из тех, кто в курсе не был, возмущённо загудел.

— А снегу летом тебе не отсы́пать ли? — крикнул Чародей, вызвав одобрение в рядах на нашем берегу. И добавил тихо:

— Янко, первую.

Над Днепром, оставляя белый хвост, взвилась стрела, разорвавшись в небе белоснежным облаком. И слева зазвучала песня.

Насады шли ходко, в две колонны, под каждым из берегов. Вёсла поднимались и опускались в такт пению. Протяжный напев гребцов чаровал. Это было как в старинных фильмах про Садко или по мотивам русских народных сказок, каких тут никто не видывал. Только тут всё было по-настоящему.

В нужном месте остановились первые, и распахнулись паруса крайних. И на каждом темнел знак Всеслава. Мы с князем поискали глазами в толпе Лесю и улыбнулись благодарно. Сами как-то не подумали об этом, а смотрелось очень хорошо. Тем более, когда надул ветер все паруса всех кораблей. Всеслав, не удержавшись, расправил плечи ещё шире и задрал бороду. Дескать, покажите мне того, кто ещё на свадьбу такой кортеж заказывал? Да, это смотрелось круче всех на свете «Волг», «Побед», «Чаек» и шестисотых Мерседесов.

Народ с обоих берегов с восторгом следил, как, не прерывая пения, выстраивались в ряд корабли, как опустились, сцепляя их намертво, с деревянным слитным стуком, сходни. Как на глазах возник мост меж Русью и Степью.

— Давай, Ром, долго не гуляй, не дерись там ни с кем и не шали, — напутствовал Всеслав напряженного как струна сына. — Столы накрыты, народ голодный, вон, дядьке Гнату уже пузо подвело, отсюда слышно как урчит-завывает, ну чисто волком.

Княжич улыбнулся, впервые отведя взгляд от белоснежной юрты, где дожидалась его невеста.

— Короче, как латиняне на Александровой Пади говорили, «одна нога здесь, другая там»! — с улыбкой закончил Чародей.

Рысь фыркнул так, что народ вокруг вздрогнул, а чуть дальше раздался гогот Хагена, который, надо думать, растолковывал смысл суровой