Империя Чугунного Неба (СИ) - Чернец Лев

А вдали — огни.

Обычные деревенские окна, тёплые, жёлтые, как светлячки в траве.

Для кого-то эти огни — всего лишь знак, что пора домой, к ужину. Не символ надежды, не маяк спасения. Просто дом.

Улисс упал на дно лодки, и звёзды над головой смешались со слезами.

И тогда где-то за спиной, в глубине подземелья, что-то щёлкнуло — точно так же, как когда-то щёлкал выключатель в момент, когда Маргарет завершала эксперимент.

Исполин переключил передачу и затих. Навсегда? Он не был уверен. Но сейчас…

Звёзды.

Тишина.

И чертёж в окровавленной руке.

Глава 4. Чужие берега

Ветер шептал ему, смеялся, дразнил. «Беглец! Трус! Ты не смог защитить любимых!» Тёмные воды вторили обвинениям, а из глубины, будто из норы, на него смотрел зверь. Существо, которое молчало и ждало своего часа.

Впереди его ждали четырнадцать дней, за которые острая боль стала тупой, а сознание прояснилось. И четырнадцать ночей, когда он просыпался в холодном поту, хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Каждый раз перед глазами вставали они: Маргарет на эшафоте, Гарретт, растворяющийся в клубах пара, и Оно — пришедшее из глубин тоннелей.

Первые три дня Улисс не приходил в себя, его тело лежало на кровати, словно обломок кораблекрушения, выброшенный на берег. Лихорадка выжигала его изнутри, а в редкие моменты ясности он метался, бормоча бессвязные слова о чертежах, Железномордых и казнях.

За тонкой стеной раздавались голоса:

— Опять бредит, — сказала женщина. Её слова потонули в скрипе половиц под тяжёлыми шагами.

— Вчера опять кричал во сне, — ответил молодой голос с лёгким присвистом. — Кто он вообще?

— Не наше дело, Ян. Лишь бы не сдох.

— Да ладно, выживет, — флегматично бросил Ян. — У дядьки Лоренца и не такое заживало.

Тишина. Затем — тяжёлый вздох.

— Если сдохнет — выбросим обратно в реку, пусть себе плывёт.

Пятый день

Улисс впервые открыл глаза и осознал, что жив.

Потолок над ним был низкий, бревенчатый. От него тянулись медные провода — самодельные, голые. Пятна сырости расползались по углам. Пахло дымом, травами и кислым сидром. Он лежал на узкой кровати, застеленной грубым, но чистым полотном.

Левая рука… Он медленно поднял её — под кожей пульсировала боль. Кисть была туго перебинтована. Он попытался пошевелить пальцами, но на месте трёх пальцев была пустота — лишь сплющенные, стянутые нитями культи.

Напротив, висела картина. На ней механик чистил гигантскую шестерню, а вокруг летали упитанные подмастерья с крылышками и гаечными ключами. Кто-то старательно дорисовал им усики.

Дверь скрипнула.

— О, глянь-ка, наш гость очнулся!

В комнату вошла женщина — крепкая, ширококостная, с руками, привыкшими к тяжёлому труду. За ней — мужчина постарше, в выцветшем мундире без нашивок. Его лицо напоминало грушу, а глаза, увеличенные толстыми линзами очков, казались круглыми, как монеты.

— Где… — выдохнул Улисс, и слова застряли в горле колючим комом.

— Тихо. — Кружка брякнулась о тумбочку, расплёскивая воду. — Пей.

Он послушно сделал глоток. — Я Марта, а это Лоренц, — женщина ткнула пальцем, чуть не задев очки мужчины. — Вытащил тебя, сама не знаю зачем. Ещё чуть-чуть в той воде — и хоть в компост. Она фыркнула и поставила на тумбочку миску с бульоном. Жирные капли дрожали на поверхности, как ртуть.

— Ешь. Потом поговорим.

Он хотел отказаться — годами выдрессированное недоверие сжало глотку, — но тело предало его. Запах ударил в ноздри, и желудок сжался от голода. Когда он ел в последний раз?

Бульон был густым, с плавающими кусками мяса и кореньев, горьковатыми, как полынь. На вкус — как что-то давно забытое.

Марта копошилась в соседней комнате. Лоренц молча курил трубку у окна, наблюдая, как Улисс проглатывает похлёбку. Когда миска опустела, он негромко произнёс:

— Тут не бывает чужаков. Это деревня Ветвистый Крест. До города — полтора дня пешком, если знать тропы.

Улисс опустил ложку.

— Почему вы меня спасли?

Лоренц выпустил кольцо дыма.

— Потому что могли.

И в этих словах не было ни жалости, ни расчёта.

Только правда.

Седьмой день

Лихорадка отступила, оставив после себя пустоту.

Улисс мог сидеть, опираясь на подушки, но через несколько минут мир начинал плыть перед глазами, а в висках запускался крошечный молот, отбивающий такт: жив-мёртв, жив-мёртв.

Лоренц сменил повязки.

— Заживает, — пробормотал он, разглядывая раны. — Грязи было много, но, кажется, пронесло.

— Спасибо, — прохрипел Улисс.

Лоренц фыркнул, доставая из кармана гладкую деревянную чурку.

— Не за что. Просто жаль было терять пациента.

Он бросил чурку на одеяло.

— Сжимай. Разрабатывай. Если хочешь снова держать стакан, а не хлебать из миски, как пёс.

Улисс сжал деревяшку. Боль ударила по нервам раскалённой иглой. Он стиснул зубы.

— Кто вы? — спросил он, переводя дух.

Лоренц замер. Его глаза за толстыми стёклами очков стали плоскими и мёртвыми, как у рыбы на льду.

— Кто мы? Мусор, который Империя не дожрала. Одни со свалки армии. Другие из-под пресса города. А теперь просто... мы.

Он ткнул пальцем в закопчённый потолок.

— А теперь — просто те, кого недогрызли.

Улисс кивнул в угол, где на грубой полке лежали его вещи.

— Мои вещи...

— Всё на месте, — Лоренц хмыкнул. — Латунная трубка, рваная рубаха и потом, штаны, которые уже и штанами-то назвать грех... Никому тут не нужен этот хлам.

Улисс закрыл глаза. Даже на расстоянии латунный цилиндр жёг память, как раскалённый уголь.

— Спасибо, — снова выдавил он.

Лоренц встал. Его колени хрустнули, как сухие ветки.

— Опять ты… — проворчал он, поправляя очки. — Спи. Завтра... — он запнулся, — ...завтра будет новый день.

Новый день был болезнью, которую нужно пережить.

Десятый день

Ночь разорвал крик.

Его крик.