Империя Чугунного Неба (СИ) - Чернец Лев

— Они убили моего брата, Улисс. Сломали его машину на куски за то, что он посмел чинить то, что они приказали считать мёртвым. — Её пальцы сжимаются в кулаки. — Я не позволю им диктовать, что возможно, а что нет.

Она взяла его руку и прижала к чертежу.

— Мы закончим это. Мы найдём способ. И тогда никто не будет вершить суд. Никто не будет вечно мёртв.

Их губы встречаются среди разбросанных бумаг, пахнущих свежими чернилами и надеждой. А на столе лежит мир, который они собираются взорвать.

Механический страж сделал шаг вперёд. Улисс дёрнулся — раз, другой — и с треском разорвал шов, вывалившись из узкого прохода. Он потянулся к револьверу, но оружие выскользнуло из дрожащих пальцев.

— НЕ СОПРОТИВЛЯЙТЕСЬ...

Тюремная камера. Всего шесть часов до рассвета. Охранники за дверью пересчитывают монеты. Маргарет обнимает его.

— Ты должен закончить начатое. — Маргарет сжимает его руку.

— Я не смогу! — Он рвётся к двери, как испуганный щенок. — Это же твои расчёты! Я даже формул не понимаю!

Маргарет не плачет. Она хватает его за подбородок.

— Забудь мои чертежи! — её шёпот обжигает. — В закрытых архивах Небесного Утёса должны быть схемы Первых Механиков. Тех, кто был до догматиков. Ты понял меня? Ищи их!

Дверь скрипит. Охранник делает вид, что поправляет пряжку. Её последний поцелуй на вкус как соль и сталь.

Металлический скрежет слева. Патрульный Железномордый протискивался между паровыми магистралями. Его линзы-глаза сужались, фокусируясь на жертве. Холодные пальцы смыкались вокруг руки. Хруст. Не столько звук, сколько вибрация, проходящая по костям. Мизинец остался в железной перчатке механизма. Указательный и средний пальцы болтались на кровавых лоскутах кожи. Боль пришла позже — сначала шок, потом волна тошноты, и только потом — адское пламя, выжигающее все мысли.

Улисс катался по узкому уступу над подземной рекой, сжимая окровавленную кисть. Кончики оторванных пальцев ещё дёргались, не понимая, что уже мертвы.

— ПРЕБЫВАЙТЕ В СМИРЕНИИ... — металлическая машина надвигалась, её оптические линзы фокусировались на жертве.

Площадь перед чугунным собором.

Холодное утро. Маргарет стоит на эшафоте, её руки связаны. Улисс прячется в толпе под серым капюшоном. Его ногти впиваются в ладони.

— Добропорядочные люди! Внимание! Запрещённое изобретение! — кричит палач. — Покушение на основы общества!

Маргарет поворачивает голову. Их глаза встречаются в последний раз. С нежной улыбкой она шепчет что-то, но слова теряются в гуле толпы. Щелчок гильотины. Белый пар и струи крови стекают по серым доскам эшафота, смешиваясь с конденсатом в розоватую жижу. Срабатывает безотказно.

Механический палач делает шаг вперёд. Улисс отползает к краю. В глазах темнеет:

— Маргарет... Я слишком слаб…

Глава 3. Подземное течение

Тело Улисса скользило по поверхности чёрной реки, едва нарушая её маслянистую гладь. След беглеца, пожираемый мгновенно. Вода обволакивала ледяным панцирем, впитываясь в поры, въедаясь в раны… густая, как бульон из фабричных отходов, вобравший столетия промышленной грязи.

Патрульный не смог последовать за ним.

Механизм, способный раздробить череп одним ударом, беспомощно барахтался в воде, а его аварийные огни меркли один за другим.

Потолок тоннеля дышал над ним: то опускался так низко, что Улисс чувствовал на лбу шершавое прикосновение векового камня, то взмывал вверх, растворяясь в темноте. В вышине мерцали бледные огоньки — люминесцентные грибы, впитывающие сырость, или осколки витражей, тысячу лет хранившие последние солнечные лучи. Стены были сложены из кирпича, который помнил запах рук Первых Механиков до того, как их идеи о каналах-артериях превратились в эту гниющую кишку.

Где-то выше, в Угольном брюхе, в эту самую секунду, какой-нибудь мальчишка-кочегар, не видящий дальше топки, закладывал в ненасытную пасть очередную порцию угля, даже не подозревая, что топит печь над самым дном мира, над головой у призрака. Эти подземные реки когда-то были настоящей кровью Империи. По ним возили уголь для бесчисленных паровых машин, металл для новых построек и даже рабочих в особых герметичных вагонах, больше похожих на гробы, чем на транспорт. Теперь же они служили только Инквизиции и тем немногим, кто, подобно Улиссу, хотел остаться невидимым, стать призраком, о котором скоро забудут, растворившись в этих чёрных водах.

Вдруг плечо Улисса ударилось о что-то твёрдое. Перед ним была старая шахтёрская лодка, дрейфовавшая по течению. Её прогнивший остов едва выступал над водой, а внутри лежало несколько сантиметров чёрной жижи. Он впился в борт, и щепки вонзились под ногти, смешав боль с облегчением. Он был вне воды. Пусть даже в этой посудине, которая в любой момент могла пойти ко дну.

Улисс сжал левую руку. Почерневшие, нечувствительные пальцы легко отделились, упав в воду с тихим плеском. Кровь сочилась упрямыми каплями, растворяясь в тяжёлой воде, окрашивая её в ржавый цвет.

Скрипя зубами, он разорвал подол рубахи, туго перетянув остатки пальцев промасленной тканью. Боль пульсировала горячими волнами, но он лишь глубже впился зубами в ткань, затягивая узел крепче.

Потом проверил латунный цилиндр. Герметичная капсула не пропустила воду — чертёж внутри оставался сухим. Три пальца. Не такая высокая цена. Не такая высокая плата за последнюю волю Маргарет, ведь она отдала куда больше.

Лодка плыла сама по себе, а он лежал на дне, уставившись в потолок. Капли конденсата рождались в трещинах, росли и падали, рисуя на поверхности воды миры, которые жили и умирали за одно мгновение. Слепой художник и его сиюминутные вселенные.

Империя — машина, а человек — шестерёнка, им вбивали это с детства. И Улисс вспомнил Маргарет. Её формулы на пергаменте. Линии, которые не подчинялись догматам. «Мы больше не детали», — шептала она, и в её голосе звенела сталь.

Улисс помнил этот блеск в её глазах. Не только вдохновение, но и та всепоглощающая ярость, которая заставляла её работать сутками, до кровавых трещин на губах. Однажды он застал её спящей над столом, а в сжатом кулаке она держала окровавленный обломок шестерни от машины её брата, словно какой-то талисман мести.

Её слова теперь жгли сознание. Не метафора — физическое ощущение раскалённого штифта, ввинчивающегося в висок. Ересь, способная не просто разорвать цепи, но переплавить саму сталь, из которой они выкованы.

Где-то на Небесном Утёсе верховный догматик каждое утро совершает один и тот же ритуал: дрожащие старческие руки берут ключ. Поворот. Затяжной скрип пружины. Первый удар маятника, и по всему городу — ответная дрожь. Фабричные гудки воют в унисон. Миллионы поднимают головы, как марионетки, почувствовавшие рывок нитей.