Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz

дня, как узнал о смертельном диагнозе. Хочешь или не хочешь, а приходилось в этой шкуре смертника жить. Постепенно этот комок из чувств вытеснило безрассудство. Это я сейчас понимаю, а раньше не особо догонял.

Когда завтра может не настать, берешь от жизни все, а что не дают, пытаешься отнять силой. Сломать тоже выход. Особенно если ломаешься сам. Помогает похлеще терапии, на которую меня затащили в хосписе.

Костный мозг не прижился, и мне настолько снесло крышу, что даже вспоминать стыдно. Разворотил мужскую раздевалку и сломал в ней пару раковин. Произошло это после того, как реальность проехалась по мне катком, а потом решила вернуться, чтобы не расслаблялся. Я-то наивно думал: пересадки будет достаточно, а потом чао, долбаная лейкемия.

Если бы.

Со спортом пришлось завязать, а я – настоящий зависимый – продолжал о нем думать. Принять этот факт и отпустить прошлое было почти так же сложно, как и смириться со смертью любимого человека. В напоминание о брате нам осталось лишь «Пурпурное сердце»[11], привезенное его лучшим другом вместе с личными вещами и письмами. А от спорта – пара бутс да дыра в груди…

Вы знали, что в ходе операции «Буря в пустыне» своими же были убиты около семнадцати процентов от общего числа погибших? Во Вьетнаме цифры разнятся от десяти до четырнадцати, а на Второй мировой войне эти значения колеблются от десяти до двенадцати. Я заучил их до дыр, и ничем их теперь не вывести.

Когда тебе сообщают, что гибель брата произошла по вине сослуживцев, а командование прикрыло свой позор наградами для пострадавших, то многое переосмысливаешь. Спасибо хоть «Пурпурное сердце» нам прислали не в помятой и отсыревшей коробке.

Два трагических события в жизни подростка – сами понимаете – уже слишком.

Навалилось все разом и разом обесценилось. Надежда на выздоровление и возвращение к футболу[12] блекла с каждым днем. «Зачем карьера, – крутилось в голове, путая мысли, – если на трибуне не будет того, кем дорожишь сильнее всего?»

Того, кто в трудную минуту находил нужные слова.

Того, кто поддерживал, даже обижаясь.

Того, кто принимал меня неидеальным.

К тому же я и так пропустил целый сезон, пока мотало по больницам, – то-се. Форму растерял, и, признаться, желание бороться тоже куда-то без предупреждения ушло. Наверное, у всех свой предел. К своему я тогда не приблизился. Бежал от него сколько мог, но он, будучи хорошим нападающим, вскоре меня нагнал и смачно приложил о газон.

– Сегодня ночью вылазка в город, – сообщает Уиджи, пока мы идем вдоль рощи.

Я моргаю несколько раз, прогоняя воспоминания о жизни, и кошусь на новобранца:

– Ты, должно быть, голоден.

Кеплер пожимает плечами:

– Да не особо.

Уиджи склоняет голову, прям как тот пурпурный кот:

– Ты тихий. Мало думаешь? Не слышу твоих мыслей.

– Эм, – мнется Кеплер. – Да… Наверное.

– Лев нашел свою овечку? – улыбаюсь я придурковато, передразнивая Уиджи.

Кеплер смотрит на меня с непониманием, и Уиджи хлопает его по плечу, еле сдерживаясь от смешка:

– Не обращай внимания на этого придурка. Покажем тебе кое-что захватывающее – и сразу полегчает.

– Эй! Ты кого придурком назвал? – запрыгиваю я на спину Уиджи, и мы вдвоем валимся в розы, приминая их. Колошматим друг друга, катаемся и ржем. Больше, конечно, смеюсь я. Уиджи хватает меня за капюшон, а я оттягиваю ему волосы, но не сильно. Жалею. Как вдруг…

Кеплер, запрокинув голову и схватившись за живот, смеется настолько звонко, что мне сперва даже не верится. Он потирает глаза, смахивая слезы, и улыбается нам. Солнце подсвечивает его волосы цыплячьего цвета, а я, словно мячом по башке огретый, застываю с открытым ртом.

Уиджи отходит от шока первым и шутливо меня отпихивает:

– Отвали. Воняешь, как барсучья задница.

Я встаю, предварительно ткнув его носом в свою подмышку, и в знак временного перемирия протягиваю ему руку:

– «У меня нет сил держаться от тебя подальше», – продолжаю я говорить цитатами из «Сумерек», чем еще сильнее всех веселю.

Возможно, я и не такой уж бесполезный.

Уиджи

Cavetown – Boys Will Be Bugs

До линии билборда мы доходим, болтая о всяком. То вспоминаем общую учительницу, которая все так же плюется на детей с первых парт, когда отчитывает их за плохую успеваемость или безнравственность современного поколения. То пускаемся в ностальгию о вечерах после матчей, объединяющих весь город в клубок из радости, досады и – вопреки любому исходу – чувства общности.

Даже если наша команда проигрывала соседям, люди искренне радовались друг за друга: обнимались, пожимали руки и поздравляли идущих по соседней улице болельщиков. Целое событие, а за ним – два законных выходных.

Неважно, какой ты веры и веришь ли вообще. Никто не смотрел ни на цвет кожи, ни на разрез глаз. Было плевать и на достаток, и на марку тачки, припаркованной на стоянке. В забегаловке «Горячий Билл», куда мы набивались битком, все были равны. И даже мы, мальчишки, могли остаться с отцами допоздна. Жаль, моего папашу к тому времени давно депортировали в Японию, но для того, чтобы стать частью компании, отец не нужен. Одобрительный кивок от «своего» легавого, и можно притвориться, будто ты такой же, как и все.

Меня спорт никогда не интересовал. Зато Базз в хорошем настроении способен говорить о нем столько, что не заткнуть. А иногда… лучше за ту линию с ним даже не заходить – огребешь. Поболтать по душам – это переменная опция.

Вот идем мы по роще, словно плывем в океане, а Базз никак не успокоится. Подпрыгивает, демонстрируя силовые приемы. Бросается терминами, из которых многие мне незнакомы. Даже не уверен, смогу ли я объяснить разницу между тачдауном и тачбэком без подсказки. Вечно путаю. Главное – кивать и вставлять короткие комментарии, чтобы Базза не занесло туда, где он оказаться не хочет, – в период после болезни.

Помнится, лежим мы с ним в роще. Духота стоит даже в тени. Насекомые стрекочут, точно переговариваются на незнакомом языке. Потоки ветра то и дело опускаются к земле, приводя бутоны в хаотичное, почти броуновское – как сказал бы Грейнджер – движение. И тут Базз выдает: «Не нежизнь, а мертвая зона[13]».

Сам не знаю, зачем я посещал те шумные матчи. Бывало, сяду в центре трибуны, заткну уши музыкой и наблюдаю за людьми. Наверное, нравилось ощущать сопричастность. И конечно, никуда без чувства зависти.

Взять того же Базза. Бежит он по полю после удачного броска. Улыбается, сверкая идеальным прикусом, и машет болельщикам. А ему в ответ такая отдача, словно он уже суперзвезда, которая об этом еще не догадывается. Неподалеку от меня держатся за руки его родители. Одеты как полагается: фирменные футболки с символикой команды и кепки, а над головами задран плакат, нарисованный с особым усердием. Счастливые и гордые.

Этот мальчишка меня восхищал. Своим усердием и тягой к жизни. Если он ставил перед собой цель, то непременно ее достигал. Помню, взбрело ему в башку научиться играть на барабанах. Догадайтесь, кто освоил их за полгода?

Баззу всегда было тесно в нашем маленьком городе. Это знали все. Думаю, понимал и он сам, только из вежливости вслух не произносил. Жаль, жизнь обошлась с ним сурово… Со всеми нами.

Каждый из нас «мертвый» мяч вне поля. Некоторые ощущали себя так и до попадания на кладбище, а я, кажется, с этим чувством родился. Моя мама в корне со мной не соглашалась. Она была уверена: все во мне потухло с уходом отца. А до этого – ребенок как ребенок. Смеялся громче всех. Плакал, если разбивал коленки. И настолько часто тянулся за лаской, что остальные матери моей завидовали.

Возможно, мама была права. Возможно, я запер ту часть себя, которая вызывала у окружающих взрослых бесполезное сочувствие и жалость у самого себя. Возможно, мне было легче стать кем-то иным – тем, кого не бросали. Притвориться, если в груди колет, что совсем не больно.

Знакомо ли вам чувство одиночества и страха, когда гуляешь с родителями по парку и внезапно твою ладошку отпускают? И ты стоишь посреди огромного мира, а родительский силуэт отдаляется. Я этим воспоминанием разве что не обмазываюсь. Постоянно вертится в голове, к месту и не к месту.

Помню, поделился этим с мамой, а она отмахнулась. Сказала, никто меня в тот день не бросал. Отец всего-то отошел на пару метров за сладкой ватой, а мое детское воображение – якобы – дорисовало страшную картину.

Если вы еще не поняли, мама мастерски умела обесценивать. Ей нравилось отвечать на любые