Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz
Из отражения на меня смотрит незнакомец. Я верчусь перед ним, пытаясь примириться с одеждой, но бирка от рубашки неприятно царапает кожу шеи, и в какой-то момент я подумываю все отменить.
– Соберись.
Кивнув своему альтер эго, я проверяю, на месте ли удостоверение и карманные деньги, которые планировалось потратить на новый байк, но жизнь внесла свои коррективы. Хорошо, что на личные расходы мне выделяют еженедельно. Хоть какая-то стабильность в быстро меняющемся мире.
На улице темнеет. Закатное солнце пробивается через затянутое облаками небо, и вскоре комната окрасится в алый. Но меня в ней уже не будет. Стараясь не шуметь, я открываю окно и вылезаю на крышу. Затем пробираюсь по ветке к домику на дереве и спускаюсь по деревянным дощечкам, совсем не предполагающим мой нынешний рост и вес.
Папа построил его на мой день рождения, но я даже не понял зачем. Лазить мне не нравилось. Друзей тогда не водилось. Белки переносят заразу. А я хотел материнскую плату. Железо, не дерево. Как он мог перепутать?
Домик на дереве – худшая затея на свете. В особенности после аргумента «Другие на твоем месте были бы в восторге». К сожалению, мама и папа так до конца и не смирились с тем, что я никогда не стану как другие. Сколько бы усилий они ни приложили, чтобы меня перепаять.
Часто сгоревшее единожды сгорело навсегда.
Как материнская плата, понимаете?
Встречный ветер развевает мой пиджак, а залаченные волосы держатся намертво, придавая стойкости и мне. Наушники давят на голову, а от линз с непривычки слезятся глаза. Надеюсь, утром получится смыть последствия, иначе придется впервые прогулять школу – и я выбьюсь из учебного графика.
Обычно дорога до казино занимает полчаса. Но из-за вынужденного крюка время увеличивается до сорока минут. Не хотелось бы попасться кому-то из знакомых, норовящих залезть мне за шиворот с надоедливыми вопросами из любопытства… «Решил прогуляться?» – любят спрашивать соседи. А я люблю ускорять шаг.
Вечером шоссе оживает и машины собираются в пробку, которую я объезжаю без проблем. Водителям, замученным летней жарой, ничего не остается, кроме как бросать мне в спину недовольные взгляды. Одни возвращаются с работы, другие спешат моим же маршрутом – занять столик и спустить все заработанные за месяц деньги за раз. Только цели мы преследуем разные.
Вдалеке сверкают огни, напоминающие парк аттракционов, куда я так и не смог попасть из-за непреодолимого страха словить перегрузку. Достаточно завести с родителями диалог об университете – и прокатишься на карусели похлеще, чем «русские горки».
До поступления пара лет и… прощай, Гровроуз.
Неизбежный отъезд меня пугает. Когда я об этом думаю, мой пульс всегда ускоряется, а во рту ощущается привкус оливок. Вывод: не думать о том, от чего зашкаливает пульс и появляется привкус оливок.
Жаль, мое отсутствие тут вряд ли заметят…
Моя значимость в плоскости школы столь мала, что я напоминаю себе элементарную частицу. Такие невозможно увидеть человеческим глазом, поэтому ученые в качестве эксперимента придумали визуализировать их по оставленным «разрушениям». В специальной камере[17] они создали слой охлажденного пара. И частица, пролетая над ним, вынуждала его конденсироваться, создавая – как сказали бы некоторые – красивые артефакты.
Вот и я за собой что-то да оставляю, а для других – невидимка.
То уроню комикс, и на него обязательно кто-нибудь наступит. А потом поднимет взгляд и с таким удивлением откроет рот, будто я материализовался из воздуха, что абсолютно антинаучно.
То вызовут отвечать с докладом, а ученики в классе заняты кто чем, но не моим рассказом о загадке Вселенной и о том, почему наблюдается асимметрия между веществом и антивеществом[18]. Зато стоит начать приводить примеры неточностей в кинематографе, включается Кензи, коверкая мои аргументы, и все непременно смеются, замечая и меня тоже.
То рыжий Дрю споткнется о мой рюкзак, набитый книгами по астрофизике. Не потому, что он выставлен в проходе, а оттого, что немногие в этой жизни пользуются глазами по их физиологическому назначению.
Свет проходит через зрачок и хрусталик.
Фокусируется на сетчатке перевернутым изображением.
Кому это надо? Когда это рыжий Дрю понимал уроки буквально? После одного занятия он подкараулил меня на выходе из школы. Поднял вниз головой над экскрементами – как он решил, кота – и повторял, мерзко смеясь: «Перевернулось там у тебя в мозгу хоть чё, неудачник? А если потрясти?»
В класс отстающих перевели его, а «неудачником» почему-то стал я.
Меня тогда охватило бешенство: пинался, кусался, царапался. Рыжий Дрю меня отпустил, отшатнулся и потом целый месяц почему-то бегал за мной с санитайзером или пытался изгонять демона водой из унитаза.
И прошу заметить – просто для ясности – те экскременты принадлежали еноту.
Еще в начальной школе я превратился в того самого ребенка со странностями, которого стоит обходить стороной. В заразного, сломанного и чуждого. Несмотря на старания родителей, друзей у меня не водилось. Учителя, казалось, относились ко мне терпеливо только из-за сданных в срок работ и отличной успеваемости. Для всех остальных я был тихим мальчиком на последней парте в огромных очках для исправления косоглазия, уткнувшимся в прорисовку идеального компьютера.
Не личностью.
Вещью.
Мне нравилось изучать устройство систем – от конденсаторов на материнской плате до тепловых трубок видеокарты. Представлять, что произойдет, когда я нажму кнопку включения. Будут ли вертеться кулеры? Каким цветом загорится видеокарта и захочется ли мне минимизировать подсветку корпуса, чтобы она меня не отвлекала?
Порой эти мысли забивали голову, и я не замечал, как оставался в классе в одиночестве. Никто не приглашал меня сесть за один столик в столовой. Никто не передавал записки, хихикая, когда отвернется учитель. Никто не звал в группу для выполнения лабораторного задания, а если и звали, то только для перекладывания всей работы на меня. Я не очень понимал, зачем одноклассники это делали, но догадывался, что их взаимодействие друг с другом – важная часть социума. Признак принадлежности к стае.
Никто – так бы я о себе думал по сей день, если бы не одно важное событие.
Моя застенчивость всегда граничила с затворничеством. Не потому, что я не хотел найти своих, а потому, что не знал, как иначе. Чувствовал себя астронавтом, выброшенным за пределы космического корабля, в открытый космос, где вокруг миллионы разных по составу звезд, но каждая понимает каждую, а я… А я говорю на непонятном языке. И когда я почти смирился с участью астероида, появился Кензи.
Возможно, вы рассчитываете услышать особенную историю. Разочарую сразу. Он просто подсел ко мне на обеде после очередных летних каникул и решительно поставил перед фактом: «Будем дружить. Зайдешь ко мне после школы, поиграем в GTA».
Мне тяжело давалось говорить «нет».
Кензи болезненно переносил отказы.
На том мы и сошлись.
Закрепив велосипед, я одергиваю пиджак и поправляю фиолетовую розу.
Парковку заполняют машины, и к полуночи тут будет не протолкнуться. В «Эдем» стекаются из двух близлежащих городов и одного мегаполиса. Для кого-то это не более чем развлечение на туристическом маршруте. Повод вырваться из семейной рутины, спрятаться на виду у всех и затеряться среди таких же потерянных.
Для другого – способ легкой наживы и уверенность в непременном успехе. Потирая ладони, точно обмывая будущий выигрыш, такой человек заходит в зал с автоматами как к себе домой. И верит в силу справедливости, ведь на прошлой неделе его неприятный сосед, с которым они не поделил пару ярдов земли, выиграл десять тысяч долларов, а разве он сам чем-то хуже?
Это не более чем ошибка выжившего. Наивная вера в свою исключительность и игнорирование того большинства, что вышло за золотые ворота «Эдема» с пустыми карманами.
Отец ждет меня на парковке для персонала за баром у мусорок, и я бреду туда, стараясь не смотреть по сторонам, но иногда поднимаю глаза, чтобы не споткнуться. Среди снующих сотрудников казино и туристов жителя Гровроуза выделяют «непременные атрибуты в виде раздутой от важности груди и взгляда бывалого». Так говорит отец, а я все думаю, какова взаимосвязь между раздуванием грудной клетки, уверенным взглядом и верой в свою исключительность. По мне, прямой корреляции не прослеживается. Просто многих я узнаю в лицо, да и только.
Некоторые глазеют на крутящееся яблоко с фигурой полураздетой леди на крыше казино и роняют челюсть из-за нескромно одетых девушек в перьях у бара. Никак не возьму в толк, почему мужчин привлекают неприкрытые молочные железы. По-моему, с ними неудобно: не побегаешь, не попрыгаешь.
Жителей Гленлосса определяю по заправленным в джинсы клетчатым рубашкам и загорелой от работы на солнце коже. «Фермеры», – посмеивался
