Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz

Все это сотрется раз и навсегда.

Кеплер нарушает молчание, голос его звучит сипло, с надрывом:

– Ты в порядке?

– Нет. – Я слезаю с велосипеда и начинаю ходить по кругу. – Одна важная для меня вещь осталась в твоем доме. Не заберу сейчас – с рассветом она сотрется.

– Мы можем пойти вместе.

– Плохая затея. – Я отмахиваюсь и пытаюсь связаться по рации с Уиджи или Баззом. – Непонятно, сколько твоих травм там еще вылезет. И светает. Нельзя медлить.

– Могу доехать до границы сам.

Я прекращаю нервно метаться, и мы встречаемся взглядами.

Все знают: мертвые мальчишки не ходят поодиночке. Если довезу Кеплера до черты города, то за блокнотом вернуться уже не успею. Отправить одного означает нарушить правило, которое ведь не зря придумали. Верно? Накосячу, и Уиджи никогда не сможет относиться ко мне как к равному. Без шансов.

– Не переживай, – наигранно улыбается Кеплер, и меня одолевает неумолимое предчувствие беды. – Буду гнать быстро. Обещаю.

– Уверен?

Он кивает.

Во мне идет борьба. На воображаемых весах я взвешиваю за и против и пытаюсь просчитать риски, но рассуждать здраво выходит со скрипом. Мгла почти рассеялась, а мысли мои все так же туманны. Все они о блокноте. Я блуждаю в них, точно потерянный. Вернуться – глупость и эгоизм, но могу ли я поступить иначе…

Да и что может случиться, правда ведь? Вернусь – туда и обратно. Мигом, будто за спиной развевается супергеройский плащ. Кеплер будет в порядке, а блокнот цел. Уиджи и Базз делают крюк, и я успею раньше них. Никто о моей шалости даже не узнает.

Кажется, решение давно принято…

– Гони. – Я поднимаю свой велосипед и перекидываю ногу через раму. – Срезай, где сможешь, и не останавливайся. Понял?

– Да.

Мы разъезжаемся, и беспокойство растет вместе с расстоянием между нами. Застревает где-то у горла, а затем опускается тяжелым грузом в распаленные скоростью легкие. Щеки горят. Икры требуют передышки, но, как говорится, отдохну – сдохнув.

И нравится мне, что слова эти – «отдохнуть» и «сдохнуть» – иронично сходны. Будто в детстве тебе не просто так дают кубики с буквами: чуть ошибешься в своем выборе, перепутаешь комбинацию – и пиши завещание. Вместо отпуска на Бора-Бора билет в один конец – гроб с вельветовой обивкой по акции и сырая земля.

В любую другую ночь я бы проявил осторожность. Без четкого плана и выверенной стратегии в туман меня не загонишь. Но даже перспектива застрять в кладовке до рассвета не страшит так, как исчезнувшие навсегда записи.

Правилам я привык следовать – без преувеличения! – с самого появления на свет. Мама рассказывала, что при рождении медсестра меня перевернула, похлопала по спинке и взглянула со всей строгостью, когда я не издал ни звука. Сказала как отрезала: «Плачь». Я и заплакал. Видимо, испугался. Грейнджер – кто бы сомневался – с этим не согласился и уверил, что мама в состоянии шока попросту перепутала слова «плачь» и «мальчик», поскольку не плакать сразу – вариант нормы, и никто в здравом уме такое не сказал бы. Я несколько дней с ним после этого не разговаривал. Умеет же он заумностями своими разрушить всю магию.

Я подъезжаю к дому Кеплера с заднего двора для экономии времени и бросаю велик в траве. Поблизости никого. Только свет загорается в редких окнах соседей. Я вбегаю по внешней лестнице внутрь, перепрыгивая через несколько ступенек, и проскальзываю в выбитую Баззом дверь прямиком в гостевую спальню. Из нее попадаю в темный коридор.

Перепрыгиваю через подпирающий дверь стул, цепляясь носком кед. Лечу вниз со стремительным притяжением, ударяюсь лбом и локтями об пол. Да так, что из глаз летят искры. С трудом нахожу в себе силы подняться и кое-как через боль в теле, держась за стену, бреду дальше.

В спальне родителей Кеплера приоткрыта дверь. Я захожу внутрь в надежде, что картина, въевшаяся мне в память, стерлась, но все на своих местах. Стараюсь не думать о том, сколько мать Кеплера пережила под этой крышей, но мысли – они без намордника – кусают больно и оставляют следы. Надеялась ли она, что с переездом в новый город все изменится, или давно потеряла веру? Об этом тоже не думаю. И о том, как будут развиваться события после моего ухода. Завтра и послезавтра. Совсем не думаю.

Чужие травмы всегда чужие.

Пусть так оно и остается.

Возможно, вы решите, будто мне никогда не доводилось видеть подобного, вот я и впечатлился, но это не совсем правда. Я наблюдал похожую трагедию одной семьи – прикрытую жаккардовыми занавесками под заказ и пропитанную ароматизатором для дома за пятьсот баксов. Настолько приторным, что находиться рядом было невыносимо.

Есть среди нас один мальчишка, которого мне отчаянно хотелось спасти. Мать его по-своему любила. Ядовитой любовью – отравляла, разъедала и оставляла шрамы, похожие на оспины. Не снаружи, а глубоко внутри – там, где увидит не каждый, спрятанные под восковой улыбкой и сияющим взглядом. Отец его… тут я не уверен, любил ли он хоть кого-то, кроме себя. Такие люди давать не умеют, а если и дают, то взамен всегда просят непосильную для человека плату.

С виду благополучная семья с гаражом на три машины, а на деле… Так уж сложилось в умах людей, что за идеально подстриженным газоном и низким забором проблем не спрячешь. Красивая картинка красива под любым углом. Мне же давно очевидно: сколько газон ни стриги, скелеты под ним никуда не денутся.

Всхлип матери Кеплера вырывает меня из воспоминаний. И я, слегка смущаясь, снимаю с нее куртку, достаю блокнот и вновь накрываю ее плечи. Она даже не вздрагивает. Лишь переводит на меня опустошенный взгляд и заторможенно моргает.

– Это все дурной сон, – внушаю я ей, и из моего рта вылетает облако пурпурного дыма. – Но просыпаться рано.

Снаружи завывают псы, а значит, Уиджи и Базз выехали за пределы города. Сердце уходит в пятки. Я отхожу назад и выбегаю из спальни. В конце коридора стоит лавандер отца Кеплера, которого я умудрился выпустить, споткнувшись о стул.

Браво, Кензи!

От осознания своей глупости пульс подскакивает; первая реакция – бежать, но резких движений лучше не делать. Двигаюсь по стене в сторону ближайшей лестницы в гостиную, и по какому-то нелепому стечению обстоятельств все происходит так быстро, что от неожиданности я застываю, будто олень перед светом фар.

Никаких игр в гляделки или фраз-прелюдий. Лавандер не мешкает. Шагает ко мне, шатаясь, и ухмыляется. Туша наваливается на меня, припечатывая к двери, а я едва уворачиваюсь от удара. Фонарик выпадает из моих рук, и луч света, как мячик, скачет по обоям, пока не останавливается.

Драки я всю жизнь обходил стороной.

И вот, поглядите-ка! Отхватываю за свой выбор.

Лавандер сжимает ворот моей толстовки, и его кулак летит мне в лицо. Перед неизбежным столкновением я зажмуриваюсь и втягиваю голову в плечи.

– Пап! – звенит знакомый голос.

Разлепляю веки и оборачиваюсь на крик. Слева у лестницы стоит Кеплер, сжимая в дрожащих руках пистолет, и тут я вспоминаю, что его отец – коп.

Лавандер отпускает мой ворот, разворачивается к сыну и, заплетаясь, движется к новой цели. Мое оцепенение оттесняется негодованием.

Зачем ты вернулся, глупый птенчик?

С первого этажа и улицы доносится грохот. Мое внимание рассеивается. Я верчу голову, глядя то на Кеплера, то на выбитую дверь в гостевой спальне. Псы уже в доме и вот-вот окажутся наверху. Во рту пересыхает. Руки и ноги немеют. Я сжимаю и разжимаю пальцы, пытаясь вернуть им чувствительность, но в мыслях только стук лап, скребущих по лестнице.

– Пап, – Кеплер снимает пистолет с предохранителя и направляет дуло на лавандера в шаге от него, – я тебя обыграл.

Затем одними губами Кеплер произносит «Пау» и нажимает спусковой крючок. Только выстрела нет. Глаза Кеплера в ужасе расширяются, и в этот момент на него сзади набрасываются пурпурные псы, а лавандер начинает менять форму, превращаясь в фантома. Он пузырится, становясь черным. Конечности хрустят и видоизменяются до бесформенных. Кто-то кричит. Возможно, это делаю я.

Псы вцепляются в лодыжки Кеплера, и их головы меняют форму: превращаются в пурпурную жижу, которая поглощает его ноги и поднимается выше. Пистолет выпадает из рук Кеплера, но тот даже не сопротивляется. И я трясусь так, что до крови прикусываю язык, но боли нет.

Оцепенение чуть отпускает, и я шарю по груди, нащупывая свисток, и хватаю его губами. Выпускаю воздух из легких в отчаянный свист. Когда фантом набрасывается на голову Кеплера, а жижа из лап и хвостов словно переваривает его, я снова и снова издаю свист, но это не помогает.

Из другой части коридора долетает рык. Я резко поворачиваюсь к гостевой спальне. В проеме, куда уже добираются предрассветные лучи, стоит