Картонные стены - Елизарова Полина

– Парнишку моего жалко стало?

И тут из него снова, на какие-то секунды, осторожно выглянул тот самый, когда-то любимый доктором мальчик. И мальчик этот наглым и одновременно напуганным взглядом выжидающе смотрел на нее.

Варвара Сергеевна неожиданно для себя стушевалась, отвела глаза и неопределенно пожала плечами.

– Кстати, вопрос не по существу, но в тему: вы знаете, что случилось с женой Валерия Павловича?

Самоварова, уже сделавшая несколько шагов в сторону двери, остановилась и нахмурилась.

– Она уехала за границу. По-моему, живет во Франции.

– Я не это имел в виду. Дядя Валера… я до сих пор не могу понять, как он это допустил! – Андрей выкрикнул эти слова с таким душевным волнением, будто ответ именно на этот вопрос являлся для него необычайно важным.

Он уже сильно захмелел.

– Они не любили друг друга.

– А я любил! – Он стукнул кулаком по столу. – И мне казалось, что и меня тоже любят! – Рука Андрея потянулась к штофу.

– Вы алкоголик?

– Бросьте! – отмахнулся он с кривой усмешкой. – Я давно сошел с большой дистанции… А если начистоту, то мы, русские, все алкоголики, разве нет? Просто в разной стадии. Алинка, кстати, пила мало. Да, я вспомнил: они бухали, ее родители… Но это же не повод так жестко от них отрекаться! Мой отец, бывало, приходил со службы, едва держась на ногах. Не приходил – младшие по званию на себе тащили… Потом зашился и по сей день не пьет. А мне не надо зашиваться. Я способен себя контролировать. Верите, нет, за долгое время вчера впервые себе позволил…

– Кстати, почему здесь нет ваших родителей?

Андрей поморщился:

– Потому что они всегда были против этого брака, считая его мезальянсом. А я попер против них.

– Неужто бабушке не хочется потютюшкаться с внуком? – с невольной издевкой спросила Самоварова.

– Алинка отвозила его к ним раз в месяц. Здесь их нет и не будет, приехали разок для проформы – и хватит! Здесь моя территория! – Андрей вновь стукнул по столу кулаком. – Таков был уговор: несколько дней в месяц Антон проводит у моих. К тому же мать моя – дама… – Он задрал подбородок и, кривляясь, погладил себя по тонким, растрепанным на висках волосам. – Укладки, портнихи, театры, концерты… – Затем подумал и с едкой иронией добавил: – Алинка, кажется, стремилась стать такой же.

– Такой же, как ваша мать?

– Ха, да! Генеральской женой!

– Они дружили?

– Боже упаси! Любезно выносили друг друга ради Тошки.

– А отец?

– А он меня предупреждал… – Он снова закрыл лицо руками и замолчал, будто о чем-то вспоминая.

– Андрей… Скажите прямо: вы так влюбились или вам сильно хотелось им что-то доказать?

– Варвара Сергеевна, вы – прелесть! – пробурчал он сквозь длинные белые пальцы с тщательно отполированными ногтями. – Но, прошу вас, не стройте из себя прокурора, вам это не идет.

Он оторвал руки от лица, резко встал и слегка поплывшей походкой двинулся в сторону холодильника. Словно не обращая на гостью больше никакого внимания, открыл его и начал что-то сосредоточенно искать на забитых всякой всячиной полках.

В тот момент, когда Самоварова уже взялась за ручку террасной двери, Андрей оторвался от своего занятия и совершенно трезвым голосом бросил ей вслед:

– Спокойной ночи. И помните: мы с вами договорились. А я завтра под Калугу. Навещу Татьяну Андреевну Попову.

– Удачи.

– Это вряд ли. И вам спокойной ночи.

На улице уже стемнело.

Пробираясь к домику по деревянным настилам, Варвара Сергеевна чувствовала только привкус водки, застрявшей в горле горьким комком.

25

Мудовая, типично русская бабья жертвенность «он пьет – она терпит» в моей семье была искажена до самой безобразной гримасы.

И это искажение заставляло меня все детство и юность испытывать жуткий, тогда еще непонятный стыд.

Впоследствии я узнала из разных статей, что стыд – самое распространенное переживание детей алкоголиков.

Но мой был еще глубже и гаже.

Стыдно мне было не столько за выпивавшего отца – в этом-то я была не одинока, у некоторых моих одноклассников куда менее интеллигентные с виду отцы бухали так, что до выбитых зубов и дверей доходило, – а за причину, по которой он это делал.

Он пил, потому что терпел.

Копеечную зарплату, самодура-директора, годами недоделанный ремонт в квартире, насмешливые и сочувствующие взгляды соседей.

Тряпка…

Безвольная тряпка, такая же, какой мать с остервенением протирала пол под завалами его книг в коридоре.

Его, историка, поперли за пьянку и из школы.

Официально причина, конечно, была названа другая, но коллеги, хоть и относились к нему с теплотой (а по праздникам и сами не гнушались раздавить с ним бутылочку-другую), прекрасно понимали истинную степень его алкогольной зависимости.

На мое счастье, он преподавал в другой школе, не в той, где училась я.

Всю жизнь, до самого последнего вздоха, хриплого, слабого, испущенного на казенной больничной подушке, он терпел…

Терпел прежде всего мою мать!

И то, что любил, меня мало успокаивает и уж никак не оправдывает в моих глазах ни его, ни их обоих.

Мать моя тоже была алкоголиком, хотя дома, при мне, старательно делала вид, что растягивает на весь вечер один бокал вина.

О том, что это был уже пятый или десятый бокал, говорило ставшее чужим, с неестественной мимикой лицо, и интонации голоса, с порога скребущие по ушам: то злые и агрессивные, то сюсюкающие, то истеричные.

Отец же, приняв на грудь, почти не менялся, даже скандалил с ней как-то не по-настоящему, потому что, черт побери, был действительно добрым человеком!

Ненавижу добрых людей.

Своей якобы добротой они прикрывают отсутствие необходимого внутреннего стержня.

С какого-то момента я пыталась забить на отношения родителей и на собственные переживания рядом с ними. Я научилась уходить от них в свой мир – сначала придуманный, потом – реальный: лет в шестнадцать-семнадцать у меня стали появляться свои компании, где мы тоже, конечно, выпивали.

Но состояние алкогольного опьянения мне никогда не нравилось: не нравилось ощущение откуда-то взявшейся расхлябанности, несвойственной мне словоохотливости и, само собой, последствия, подкарауливавшие с утра.

По-моему, пьянство – это либо дурость, либо слабость, незаметно перерождающаяся в болезнь.

Сбежать куда-то из неприглядной реальности можно, конечно, и в фантазиях, но если получится – можно и взаправду.

И вот теперь я снова, как в своих первых подростковых компашках, поддаюсь чужим обстоятельствам.

Не часто, но тоже выпиваю только потому, что в нашем обществе это принято.

Андрей считает, что все мы, русские, генетические алкоголики.

Похоже, ему от этого легче.

Может, оно и так…

Жанка не алкашка, но выпить при случае не прочь. Жасмин, Ливреев, его работяги, почти все коллеги моего супруга – мало кто из моего нынешнего окружения откажется от этого нехитрого расслабона!

Пытаясь бежать от своей беды, я по иронии судьбы к двадцати годам угодила туда, где выпивка, вплоть до состояния «головой в салат», была неотъемлемой частью атмосфэ-э-ры.

Бухали все: клиенты и грузинское начальство – прямо в клубе, а обслуга – уборщицы, официантки и многие девушки-танцовщицы – после работы.

Мой будущий муж, переживая предательство третьесортной модельки (мне до сих пор кажется, что это был лишь повод), напивался до икоты, а то и до рвоты в убогом сортире нашей с Жанкой съемной хаты.

С утра мы занимались сексом.

Своим тонким, красивым, дышавшим на меня перегаром ртом, он шептал мне, что я – его спасение.

Я не пилила, не ворчала, быстро приучила себя его выслушивать…

Всего через месяц после начала его регулярных (по пятницам) визитов в клуб, меня уволили за «недопустимое поведение» с клиентом.