Темная жатва - Норман Партридж
Воздух тяжел от дыма. Обрывки черного пепла парят в свете полной луны, подобного летучим мышам, а искры валятся ливнем с ночного неба, подобно роям светлячков. Они добираются до куч опавших листьев, захватывая пламенем дуб над головой Зубастого Джека, осыпая его плечи пеплом и прахом, пока тот идет по кирпичному проходу.
Он направляется к улице. Над Главной улицей поднимается горячая красная волна. Пламя пробивается через аллеи, которые пересекают железнодорожные пути, поджигая выложенные кирпичи, как будто это стены огромной духовки. Обжигающая жара ломает слабейшие кирпичи, подобно старым костям, прожигая свой путь внутрь стен зданий, поджигая новые очаги, которые пробиваются в самые темные уголки. И, вскоре, грибы едкого дыма возникают под дюжиной потолков, и голодное пламя ищет воздуха и горючего – проходясь по лакированному дереву, поджигая ткань и бумагу, нагревая воду, что заперта в трубах, обжигая газопровод, который надрывается и возгорается.
Через улицу окна кинотеатра лопаются. Разбитое стекло падает ливнем, падая на лобовое стекло двух машин, которые гонят по главной улице к черной дороге, и гигантский огненный шар прокатывается по их крышам, поджигая их задние бамперы.
Змеи пламени карабкаются спереди кинотеатра, скользя по шатру, плавя красные буквы, которые там закреплены. Зубастый Джек наблюдает, как красный пластик плавится на цемент под ним. Слова ускользают, занавес искр падает вниз. И внутри Джека происходит то же самое. Буквы с того шатра теперь исчезли, как и его воспоминания. Как и слова, и мир, который их произнес. Внутри кинотеатра пленки горят, как полуночные блинчики. Проекторы плавятся на детали. Все что остается - это здание, у которого нет предназначения, ад разверзся внутри его открытой кирпичной пасти. Итак, Зубастый Джек двигается вперед с черным черепом, который высится на его плечах, который сейчас очень похож на человеческий, а куртка больше напоминает прах, чем джинсу, а револьвер по-прежнему зажат в руке.
Он двигается в сторону этой пламенной пасти, улыбаясь в последний раз.
Это то самое место, где истории находят свой конец.
Но они не всегда умирают. Нет. Как пламя, как ярость, истории могут сохраняться.
В сторону Джекa мчится машина, пока тот ступает на дорогу. Ее окна светятся оранжевым, как будто в машине топят угли. За отраженным огнем скрывается лицо, которое становится все меньше по мере того, как машина проносится мимо. Это лицо мальчика... маленького ребенка, смотрящего через заднее стекло на горящее существо, идущее по улицам... и Джек снимает свою пылающую маску, когда машина мчится по Главной улице, и отражение отражается от стекла, но он не теряет выражения удивления, горящего в его глазах.
- Зубастый Джек, - шепчет он.
Зубастый Джек.
* * *
Машина мчится прочь, исчезая в ночи. Остальные машины поступают также по мере того, как пустеет город. Кто-то воспользовался черной дорогой, кто-то едет по дорогам, ведущим в другие направления. Но не пункт назначения определяет маршруты, по которым они следуют. Это чистый шанс и еще более сильные эмоции – страх и возбуждение, удовольствие и ярость – тысячи разных оттенков размазываются по пылающему полотну в ночи.
И это совершенно иной уровень интриг для этого места. В этом городке самое непредсказуемое животное качество человека всегда сдерживалось, подавлялось, пресекалось. До сегодняшней ночи. Сегодня ночью, все ставки отменены. Гильдия сборщиков урожая и люди, что заправляли ей, разбросаны во тьме. Стены пали в тех тесных маленьких домиках. Незримая Черта, что сдерживала этот мир, сейчас пропала.
Пит МакКормик понимает это, когда он с Келли стоит напротив старого "Kадиллака", который он спер за старой церковью. Не то чтобы спиздить эту тачку было особо сложно – ключи были в зажигании, а сверкающая дверь не была заперта, как и подозревал Пит. Потому что мужчина, что водил эту машину, попрощался с ней до того, как он захлопнул ее дверь в последний раз. Он видит это, потому что в нем есть часть, которая смотрит на все через пару вырезанных глаз, которые принадлежат кому-то другому.
Видеть все через них - означает, видеть мир немного по-другому. Как и этот момент. Все не так, как Пит ожидал, как это будет выглядеть пару часов назад, во всяком случае, не так, как он представлял это своим внутренним взором. Он смотрит через парковку, что находится перед зернохранилищем, и свидетельств неоправданных ожиданий очень много. Потому что, да бросьте, Пит - человек, такой же, каким был Джим Шепард. У него свой эмоциональный фон, и даже сейчас огромная ночная щетка окрашивает внутри него все в свои цвета.
Пит чувствует, что это происходит, пока к нему спешит его младшая сестра. В ее глазах слезы.
Он тоже это чувствует, глядя на своего отца, что стоит напротив их старой развалюхи "Доджа", его очерченное лицо серое, как надгробье, пока он наблюдает, как его дочь уходит.
Дым и пепел вырисовали расстояние между сыном и отцом, но это ничего не скрывает от Пита. Его глаза ледяной голубизны, вылепленные из плоти и крови, которые обжигает и колет горячий ветер, что принес пекло, что в нескольких милях от них; но не через эти глаза он сейчас смотрит. Нет. Его глаза - это пара вырезанных треугольников, что прорезают через дым, что прорезают через ночь. Они нарезают его тем же способом, что они нарезали ночь, что покрыла церковь, только на этот раз, они не обнаруживают мертвеца на полу.
Нет. Не в этот раз.
Ноги Ким скребут по гравию, когда она бежит к брату. В ее руках пакет для продуктов. В городе, где ни у кого нет чемодана, этот бумажный пакет - лучшее, что она смогла найти. В нем не так много можно унести – немного одежды и плюшевую зверюшку, которую подарила ей мать. Не все, что хотела взять с собой Ким. Не все, без чего она сможет обойтись или не будет скучать.
Но так уж получилось.
В такое время... когда все вот так вот обернулось... ты не можешь взять с собой все.
Так что, ты берешь с собой только самое необходимое.
