Картонные стены - Елизарова Полина

– Исключаю, – уверенно произнес он.

– Отчего же?

– Умная она. Даже слишком. Слишком умная баба – любому мужику беда! Когда хлопочешь по дому с утра до вечера, стираешь-штопаешь, а то и потолки вместо отсутствующего в доме мужа красишь, не с чего ерунде всякой в голове завестись…

– От ерунды в голове и богач, и бедняк не застрахован, уж вы мне поверьте! – сказала Самоварова, имея в виду случаи из своего солидного служебного опыта.

Михалыч, похоже, понял, о чем она подумала, и решил не развивать щекотливую тему о морали в разных слоях общества.

– Насколько я знаю, Алина Евгеньевна, как сюда переехала, из дома выезжала только по делу и только на своей машине, – буркнул он и посмотрел на дешевые массивные часы на своем запястье.

– Понятно, – подытожила Варвара Сергеевна.

С Коляном беседа получилась и вовсе бесполезной.

Пользуясь перекуром, он уже успел отправить кому-то сообщение и теперь ежеминутно глядел в свой старенький мобильный, не выпуская его из рук.

В какой-то момент его лицо вдруг озарила счастливая улыбка. Краем глаза Самоварова углядела на его дисплее фото совсем юной девушки с маленьким ребенком на руках.

Будучи по натуре стеснительным молчуном, особенно в обществе малознакомых людей, Колян с помощью наводящих вопросов лишь повторил сказанное Михалычем: Алина Евгеньевна с самого начала частенько появлялась на объекте вместе с Жасмин и тщательно контролировала процесс ремонта, а переехав сюда, из дома выезжала редко, и всегда на своей машине.

Охарактеризовал он ее одним словом, без эмоций: «Красивая».

Дядя Ваня как раз удивил.

Он так сильно нервничал, что его колени буквально ходили ходуном. Заметив, что Самоварова обратила на это внимание, он положил на них руки, но и это не помогло прекратить не контролируемую мозгом трясучку. При ближайшем рассмотрении, во многом благодаря своим рыжим усишкам, он был похож на пугливого, но несущего какую-то важную миссию таракана. Варвара Сергеевна, конечно, помнила, что болтала о нем Жанна: Дядя уже много лет состоял в секте свидетелей Иеговы.

В отличие от своих товарищей, он не курил, да и от кофе отказался.

– Вы что-то знаете, не так ли? – строго спросила его заметно подуставшая за это бесконечное утро Самоварова.

– Я?! – Маленькие глазки, стараясь не глядеть в лицо мучительницы, забегали то влево, то вправо. – Я ж там всегда! – махнул он рукой в глубь участка. – Мы ж робим здесь!

– Это я поняла, – вздохнула Самоварова.

Он осмелился взглянуть на нее исподлобья:

– Так я пойду? Мене раствор мясить. Ща дожжик хлынет, знова простой будет.

– Расскажите про Алину Евгеньвну, – попросила Варвара Сергеевна. Ей давно хотелось есть, и к этому моменту, вместо голода с никотиново-кофейным привкусом, она уже чувствовала только свою полную обессиленность.

– Вона госпожа, а мы холопы, чого тут сказывать! – неожиданно категорично заявил Дядя и, унимая дрожь в коленях, накрыл их руками.

Варвара Сергеевна решила пойти ва-банк:

– Я знаю, вы что-то видели и слышали! Вы должны мне об этом рассказать. Дело серьезное. Буду с вами откровенна: никто из домочадцев не знает, куда могла отправиться Алина Евгеньевна, а самое неприятное заключается в том, что никто не знает, по ее ли воле это произошло.

Слова Самоваровой не произвели на работягу впечатления. Он лишь запустил свою грязную пятерню в затылок, с удовольствием почесал его и, будто даже слегка нападая, неожиданно бойко спросил:

– А черняву вы запитувалы? Диляру? Она ж там в доме пасэтся, иноверка! – похоже, Дядя был не так прост и быстро сообразил, что, переведя стрелки на няньку, избавит себя от тягостных расспросов.

Варвара Сергеевна неожиданно растерялась.

Разговор с Дилярой входил в ее обязательные планы.

Но чтобы откровенно поговорить с этой тихой, старающейся быть как можно неприметнее женщиной, требовалась, как интуитивно чувствовала Самоварова, особая минута.

Кстати, где она сейчас?

Раз ребенка забрала бабушка, делать ей в доме нечего.

Вполне вероятно, что давно по-тихому ушла.

Как бы то ни было, хитрец добился своего: занервничав по поводу своей нерасторопности, Самоварова мысленно переключилась на Диляру и решила немедленно связаться с Жанной, уточнить, уехала нянька или нет.

Есть Варваре Сергеевне окончательно расхотелось.

35

Ночью все меняется.

Люди, события, прожитое, а еще – возможное, но так и непрожитое – со всего словно снимается скорлупка. И в темноте комнаты, с вялой полоской лунного света из щели между штор, истина становится так близка, что, кажется, ее можно потрогать.

Я накосячила. Я не просто изменяла мужу – я позволила себе неистово любить. Чужого и аморального мужчину.

Большинство людей не знают, что такое страсть, и часто путают ее с похотью. Высунув языки, как голодные, дорвавшиеся до жратвы собаки, они судорожно дышат, жадными липкими пальцами срывают одежду и, неся охрипшими голосами тут же сливаемую в канализацию Вселенной чушь, яростно тычутся друг в друга.

Подлинная же страсть способна раздвинуть время.

Отзвук упавшей на пол сережки целую Вечность стоит в ушах. Любое произнесенное слово несет в себе единственную Истину, а тела… это лишь инструменты, позволяющие на бесконечные мгновения ухватить за бороду Создателя.

Не уверена, что желаю кому-то такое пережить.

Мне надо найти дорогу к Богу, пасть к Нему в ноги и раскаяться.

И только в этом случае, может быть, удастся очиститься.

Только как зовут этого Бога? А Его Сына? И был ли у него Сын?

И почему человечество, настрочив на эту темы миллионы книг, до сих пор не может прийти к какому-то общему, неоспоримому выводу?

На столь наивные детские вопросы я (и никто из тех, кого я знаю) так и не получила однозначного ответа…

Но когда плачу в одиночестве, я почему-то чувствую, что становлюсь чуть ближе к этому таинственному Богу.

По ночам даже слезы другие на вкус – они правильные, настоящие.

Но с наступлением утра скорлупка неизбежно появляется вновь и делает все привычным и двусмысленным: на вид – простым, внутри – опасным.

Иногда по ночам мне приходит в голову странная мысль о том, что только психически неуравновешенные люди могут быть (пусть лишь в какие-то моменты) абсолютно честны.

В своих пьяных припадках мать, бывало, орала мне, тогда еще школьнице: «Вали из этой трясины! Но не выходи замуж и не рожай, а то будешь, как я, всю жизнь мучиться и мучить близких!»

В., будто поймав сквозь годы этот разрушающий основы общества лейтмотив, облагородил его и, перепевая бархатным голосом искусителя, вещал, что счастье женщин, за которыми будущее, вовсе не в том, чтобы быть покорными служанками мужьям и детям. Мол, для нас, настрадавшихся в поколениях по самое некуда, пробил час высоко поднять голову и делать то, что хочется, а не то, что нам веками вдалбливали, выдавая за истину.

Его тогда уже тридцатилетняя дочь окончила Кембридж, вернулась в Россию и на момент нашего знакомства небезуспешно строила карьеру в израильской фармацевтической компании. Жила на две страны. Это не помешало ей в отсутствие мужа родить ребенка и через два месяца вернуться на работу, оставив малыша на попечение нянькам и бабушке, законной жене В. Кстати, тему жены (по косвенным признакам – классической домашней клуши) он ловко обходил стороной.

Интуитивно я понимала: со мной он мог быть тем, кем и был на самом деле – великодушным вампиром, который подрывает устои, одобряемые обществом, частью которого он являлся.

Ему не хватало страсти, а в протесте, который он ловко в меня подсадил, забурлила горячая кровь!

На свидания к В. я делала яркий (почти как в тот позорный месяц в клубе, когда пыталась танцевать стриптиз), несвойственный мне макияж.