Фонарщица - Кристал Джей Белл
Я дышу через нос, кулаки сжаты до дрожи. Закрываю глаза и считаю до трех, прежде чем открыть их снова. Мир все тот же. Ничего не изменилось. Что с него взять? Готова спорить на месячную зарплату, что, будь я мужчиной, Леонард не встретил бы такого снисхождения.
Как только я зажигаю фитиль в фонаре, фасад таверны подергивается болезненной дымкой в густеющем тумане. Я беру стремянку и ручной фонарь и спешу дальше, не придавая значения мурашкам, бегущим по спине. Я чувствую на себе взгляды китобоев, и на миг мне хочется, чтобы поднялся ветер и задул свет, окутав меня пеленой эфира. Но нет. Мне некуда бежать. Негде прятаться. Я не должна показывать страх.
Я иду вверх по улице и без происшествий прохожу мимо типографии, универмага и швейной мастерской. Ставлю стремянку, поднимаюсь, открываю, вычищаю, подрезаю, зажигаю. Только проходя мимо гостиницы, я оглядываюсь через плечо. Китобои снова сгрудились перед таверной, забывшись в пьяном веселье. Их хриплый смех сопровождают звуки скрипки, доносящиеся изнутри. Только один, великан, стоит поодаль от остальных. Он смотрит мне вслед, пока дружки тщетно зовут его. Его кулаки сжимаются и разжимаются.
Я сглатываю напряжение, поворачивая за угол, и Леонард исчезает.
* * *
Молочная дымка заволокла звезды. За верфью и причалом все звуки растворились. Воздух неподвижен, туман до того густой, что не видно даже ветвей редких деревьев, растущих вдоль улицы. Здесь не на что смотреть. Никаких ориентиров. Никакого движения. Только мутная пустота. Возможно, я буду вечно блуждать в этой мгле без начала и конца, пока однажды мое сердце, наконец, не сдастся и все вокруг не погрузится во тьму.
Я насвистываю одну из любимых мелодий Пру, чтобы разогнать эту мглу. Пусть все, кто еще не дома, знают, что я здесь, что со мной свет. Нельзя давать власть неизвестности. Мой невеселый свист, вместо того чтобы скрасить чувство одиночества, эхом возвращается ко мне, подтверждая, что я совершенно одна. Я останавливаюсь и оглядываюсь, пытаясь расслышать чьи-нибудь шаги. Глаза высматривают темный силуэт.
Убедившись в безопасности, я продолжаю путь. Хотя свет от моего фонаря служит ориентиром для всякого, кто окажется на улице в этот час, он все равно недостаточно силен, чтобы разогнать мрак или обозначить мою тень. Я могу сгинуть, и никто не почешется. Ну, не считая Пру. Но сколько времени пройдет, прежде чем она поймет, что что-то не так? Не опоздает ли? Как мы опоздали с Па.
В животе урчит, и это отвлекает меня от мрачных мыслей. Я ускоряю шаг, зная, что дома меня ждет Пру и тарелка горячего супа из моллюсков. Зима уже начала прощупывать осеннюю воду, и к тому времени, как я выйду завтра на рассвете, чтобы погасить свет и залить ворвань[5], под ногами будет хрустеть иней.
Думая о сладком луке, жирном молоке и моллюсках, я иду дальше и дохожу до двух зданий, разделяющих деловой и жилой районы: до дома и мастерской известного на весь Уорблер корабельного резчика Гидеона. Я делаю глубокий вдох, насыщая легкие воздухом, чтобы успокоить взвинченные нервы. Представляю, как плыву по воде, мерно покачиваясь. Туман слишком густой, чтобы разглядеть здания, но я знаю, где они. Еще через несколько шагов передо мной возникает железная ограда, но больше ничего. В темноте не горит свет. Окна Гидеона либо закрыты ставнями на ночь, либо, что даже лучше, он не дома.
Долгожданная передышка. Фонарь стоит у входа в его мастерскую. Пока я вожусь, соскребая нагар и оттирая стекла, мышцы моих рук горят, а мысли блуждают где-то далеко. Хотя я рада, что избежала пронзительного взгляда и недоброго внимания Гидеона, я надеюсь, что он закончит с этим новым заказом на сирену как можно скорее. Я бы предпочла не сталкиваться лишний раз с пьяными воинственными китобоями вроде Леонарда.
В мастерской Гидеона уйма носовых фигур. Ангелы, русалки, рыцари, животные. Но всем известно, что за сирену он накидывает цену, если капитану это по карману. Его сирены славятся тем, что приносят удачу, потому-то к нам и стекается столько китобойных судов. Когда же Гидеон не занят носовыми фигурами, его можно увидеть за вырезанием вывесок, бортовых табличек и поручней для кораблей, которые строятся на верфи. Или за выполнением небольших заказов в морском порту, вроде колокольной арки. Гидеон – настоящий художник.
Я бросаю взгляд через плечо на мастерскую, по коже бегут мурашки, но я одна, и только слова Па напутствуют меня: «Держись подальше от Гидеона». Вскоре я заканчиваю протирать стекло и отражатели, зажигаю фитиль и спускаюсь на землю. Я убираю тряпку в сумку, беру стремянку и ручной фонарь и спешу дальше. Остались только фонари в жилом районе.
Вот из тумана возникает первый, черной прорезью в размытом мире. Я ставлю стремянку, поднимаюсь, открываю, вычищаю, подрезаю, зажигаю. Светящиеся окна следят за мной, когда я прохожу под ними, словно кумушки, любопытные до уличной жизни. К счастью, почти все расходятся по домам, едва заслышав колокол, на случай если туман наползет раньше, чем я зажгу большую часть фонарей. Впрочем, кому-то ранний туман только на руку.
Жизнь на борту китобойного судна нелегка, и уже прошел слух о том, что наш порт затянут туманом сверх меры. Оставить вахту на корабле – проступок известный, и часто капитан обнаруживает, что нерадивый моряк не появляется наутро, когда пора отплывать. Уорблер печально известен тем, что здесь исчезают китобои, ведь туман им в этом помогает. Если бы не наши носовые фигуры и не верфь, я думаю, что немногие капитаны рискнули бы бросить здесь якорь. Другое дело, когда в Уорблере пропадает кто-нибудь из местных – тут уж нам не до шуток, хотя такое бывает редко.
Я уже протерла и зажгла все фонари в округе, кроме одного. Грудь сдавливает напряжение. На небе меркнет последний свет, и ночь накидывает пелену тумана. Еще десять ярдов по улице, и я доберусь до северо-западного фонаря. Шаги даются с трудом, как будто к каждой ноге привязано по кирпичу. Не меньше. Я шарю рукой в пустоте, замедляя шаг.
Пальцы касаются холодного железа. Я вздрагиваю. Узнает ли оно отпечатки на кончиках моих пальцев? Чувствует ли, как кровь бежит по моим венам, тепло моей кожи? Знает ли оно, что я пришла к нему от Па? Суеверия и байки никогда не сравнятся с ужасом, испытанным по-настоящему.
Я перевожу дыхание, предчувствуя
