Картонные стены - Елизарова Полина

– Слышу, милый, слышу… Голова трещит, пожалуйста, говори тише. Алина, которая выросла в семье алкоголиков, пила редко и мало. Но в спутники жизни она нашла себе человека, у которого проблемы как раз по этой части.

– Это закономерно. Травмат всегда подсознательно ищет для себя нездоровую, привычную среду. А проблемы Андрюшки, – вздохнул доктор, – прежде всего связаны с его перегруженной на работе психикой.

– Не уверена, что корень в этом, – пожала плечами Самоварова. – В наше время у всех, кто так или иначе прилично зарабатывает, психика перегружена. Расскажи, каким он был в юности?

– Эмоциональным. Позитивным. Хотя, насколько помню, несколько раз уходил из дома, но тогда это воспринималось мной как вполне закономерный юношеский протест против доминирующего отца. Мой Лешка тоже чудил: то на какие-то левые митинги ходил, то по девушке одной, совсем никчемной, почти год убивался. Но в юности все протекает мягче. Скачки настроения обычно списывают на разбушевавшиеся гормоны. Если нет клиники, – а невроз – не клиника, это навязчивое состояние с полным сохранением адекватности по отношению к себе, – первые звоночки могут протекать незаметно для окружающих. Варя, запомни, невроз – это всегда крик о помощи! Если человеку не удается докричаться в окружающий мир, он начинает кричать в себя. Привычку снимать стресс с помощью бутылки Андрюшка взял, по всей видимости, от отца.

«Так же, как моя дочь», – с неприязнью вспомнила Самоварова о бывшем муже.

Как только в памяти промелькнул истертый образ, ее цапанула так и не отпустившая до конца старая обида. Обида даже не на бывшего мужа – скорее на себя.

На то, что долгие годы позволяла так с собой обращаться. Мало того, что он систематически «усугублял», он еще и гулял – почти в открытую. Такой был человек.

Варвара Сергеевна вспомнила о том, что Алина давно подозревала Андрея в супружеской неверности – поверхностной, чисто физиологической, и оттого еще более отдалявшей ее от мужа.

Но то живое, пульсирующее чувство к жене, что вылезло вчера из Андрея, не подтверждало Алининых подозрений.

Да, человек со своими противоречиями – самое сложное в мире существо.

И все же, даже не испытывая симпатии к Андрею, она не могла себе представить на его месте своего бывшего – неоправданно самоуверенного, неумело лживого, почти без боя отказавшегося от них с Анькой.

– Хорошо, а в чем, на твой взгляд, заключаются причины невроза? – чтобы отвлечься от бесплодных воспоминаний, продолжала допытываться у доктора Варвара Сергеевна.

– В объективной или субъективной невозможности решать свои проблемы.

– И русский человек выбирает самый простой и доступный способ – бутылку.

– Давай уж хоть ты не заводи эту шарманку! Так живут во всем мире, и не следует приписывать этот порок исключительно русским.

Вновь, осознанно или подсознательно, Валерий Павлович встал на сторону Андрея. Вчера из сочувствия пил с ним, правда, не спускал с него глаз и уговаривал не делать глупости, но ведь разделял же компанию! При всем своем богатейшем профессиональном опыте, доктор не нашел иного способа коммуникации.

– Варь, – он словно подсмотрел в ее мысли, – я, конечно, вчера был не герой… Но, думаю, ты-то как раз должна меня понять: как важно оставить внутри себя крупицу человеческого и, не слушая голос врача, забить на все классификации, симптомы и определения. Андрей всегда видел во мне старшего товарища, ни в коем случае не отца! А товарищ в экстремальной ситуации не читает лекций и не поучает, а сопереживает и сочувствует.

– Валер, не оправдывайся… Вчера ему было необходимо выговориться, мы поступили правильно, что нашли в себе силы остаться до конца.

Вся эта история, как чувствовала Самоварова, состояла исключительно из тонких, острых, спрятанных глубоко под кожей, но прочных взаимосвязей. Слепой корысти по отношению к мужу и любому из тех, кто что-то для нее значил, в откровениях Алины не прослеживалось. И оттого разобраться в случившемся было еще сложнее.

Расчет диктует прямые, тщательно выверенные линии, здесь же рисовалось многослойное экспрессивное полотно, взявшее свою разрушительную энергию из прошлого.

Самоварова почувствовала, как злость, вызванная воспоминанием о бывшем муже, в разы усилилась.

Какого черта и она вчера взялась подыгрывать Андрею?

Все местные персонажи, кроме, пожалуй, измотанных работой и мечтавших поскорее вернуться к своим семьям работяг, играли хорошо разученную роль: Жанка – вечную, раздираемую противоречиями, невесту, Ливреев – нестареющего душой балагура, Андрей – успешного во всем человека (и даже в своих вчерашних пьяных откровениях он нет-нет да подчеркивал это), Аглая Денисовна – эгоистичную аристократку, доктор – доброго друга, а она, Варвара Сергеевна, кого?

Жилетку для слез и психотерапевта для обеих подруг – как для присутствующей, так, выходит, и для пропавшей.

«Я иду, по-ка-вру, ты идешь, по-ка-врешь, он идет, по-ка-врет», – всплыли в голове слова, произнесенные незнакомым, рассыпавшимся на осколки женским голосом. Чехов, кажется… Не важно.

Пора отказаться от роли в этом спектакле и начать наконец действовать!

Включить логику и здравый смысл.

А то ведь и в самом деле может быть поздно…

Ей необходимо тщательно отработать единственную, пусть нелепую, нашептываемую интуицией версию, которую она прокручивает в голове со вчерашнего дня. Последние страницы Алининого дневника (обнаружив его, она, разумеется, первым делом заглянула в конец) как будто подтверждают ее подозрения.

И если эта версия верна, то как бы это ни было парадоксально, Алина, самая чудовищная лгунья, оказалась единственной, кто осмелился сломать башню из тонких фальшивых стен, дабы отыскать дорогу к собственной заблудшей душе.

– Похмелье отменяется. – Варвара Сергеевна села на пол и через силу начала делать упражнения на растяжку. Спазмированные мышцы упорно сопротивлялись, но вскоре по телу пробежала приятная дрожь. Отставив чашку с кофе на столик, она сняла со спинки кровати полотенце и собралась идти в душ.

– Что, плохо сварил? Ты опять голодать до вечера будешь? А то ведь каша есть. Ты уж прости, но я позавтракал.

– Я тоже поем. Но прежде – в душ. И кофе как раз подостынет. Какой же ты у меня… – Проходя мимо доктора, она остановилась и прильнула к его щеке.

– И какой же? – нарочито насупившись, спросил он.

– Отпадный!

Самоварова легонько ущипнула доктора пониже спины.

– Хулиганка! – На его лице мелькнула довольная улыбка. – Какие наши дальнейшие планы?

– Пойду в большой дом. Хочу задать несколько вопросов Жанне.

– Опять? – отодвинулся от нее доктор. – Разве она скажет тебе что-то новое?

– Навряд ли, но может кое-что подтвердить.

– Черт побери! – начал выходить из себя Валерий Павлович. – Не слишком ли затянулись эти беседы? Варь, не тебе объяснять, что, пока Андрей трясется за свою, а скорее – за отцовскую репутацию и панически боится предать дело огласке, с его неумной женой может случиться все что угодно, если уже не случилось! Тем более что он не совсем адекватен. Ты же сама все видишь…

– Валер, если помнишь, мы вчера договорились: если я, если мы, – Варвара Сергеевна намеренно подчеркнула голосом слово «мы», – не сможем помочь, завтра мы постараемся во что бы то ни стало убедить Андрея подать в официальный розыск.

– Но к чему опять это «завтра»?! – повысил голос доктор. Он подошел к окну и с остервенением ткнул пальцем в большой дом. – Это надо было сделать уже несколько дней назад!

– Ну и сделал бы! – начала закипать Самоварова.

– Я?! – искренне возмутился Валерий Павлович.

– Ты! – Ее терпение лопнуло. – Ты мог его убедить сделать это еще в среду вечером, когда мы сюда приехали! Никак не могу взять в толк, кому ты предъявляешь претензии? Я не ясновидящая и никогда ею не была. Зачем ты вообще сказал эту глупость Андрею?

Доктор стушевался.

Чтобы окончательно не разругаться, Самоварова, с трудом подавляя негодование, перешла на спокойный, сухой тон: