Анчутка - Алексей Малых
Путь был длинным. Уже на месте, Сорока под предлогом нужды направилась в лес. Забрела в глубь уходя подальше от мужиков, собирающих хворост и рубящих поваленные деревья для костров. Ушла подальше от загонов, окутывающий своими сетями рощицы.
Сороке всё казалось, что за ней кто-то следит, что её сейчас поймают или из-за кустов выскочит тиун — откуда ему здесь взяться! Потом скрывалась в лещине, где был неглубокий буерак, хрумкая орешки до поздней ночи, прислушиваясь к беготне и крикам где-то вдалеке. И вот, когда почти всё стихло, верно желая и сам скрыться в той лощине, где пряталась Сорока, а может тоже намереваясь полакомиться орешками, один вепрь, которому по счастливой случайности удалось избежать сегодня смерти, лёгкой рысцой, попутно вспарывая своим клыкастым рылом заросли, пронесся мимо оторопевшей Сороки. Остановился, похрякивая, развернулся, присматриваясь к перепуганному отроку и, взрыхлив копытами землю, ринулся на того по-зверски вопя. Вот тут-то Сороке и пришлось покинуть своё укрытие, потом драпать от вепря, решившему отомстить за обиду, а дальше случилась та самая встреча с братьями-полянами и купание в холодной реке, потом опознание мертвеца.
Она так боялась, узнать в нём Храбра, что даже не выдержав всех треволнений, потеряла сознание. Нет ни раны и увечья были причиной её обморока — она просто не вынесла тяжести всего навалившегося на неё разом.
Лица мертвеца было не разобрать, руки тоже, но вот спина была почти не тронута. Пока Федька был на стороже, отойдя в сторону и выглядывая, чтоб кто их ненароком не приметил, Сорока, задрав свиту, со знанием дела, заглянула под неё — она видела бесчисленное множество мертвецов и мужских спин, когда выхаживала вместе с Креславом хворых, зарабатывая тем самым себе на жизнь. Внимательно осмотрела все шрамы — там были и свежие ссадины, синяки, лишь недавно зарубцевавшиеся раны и застарелые, посветлевшие рубцы, но не те — Сорока помнила все рубцы Храбра, не считая новых за последние три года, но старых было бы предостаточно для опознания. Это не Храбр.
А потом вдруг разом зашумело в ушах, что каждый шаг гулко отдавался во всём теле сразу. Она посмотрела на Федьку, беззвучно кричащего ей что-то и бегущему к ней навстречу, но как-то странно, будто его клонило к земле, лишь сейчас Сорока поняла — она падала. Потом темнота в глазах, и руки, его руки, такие удобные, будто заструганные под её тело, крепкие и одновременно нежные. А потом ничего, пустота и короткие вспышки сознания, которые сейчас заставили покраснеть. Слегка улыбнулась, припомнив, как Мирослав зажмурясь натянул на неё свою рубаху, ему то она чуть ниже колена, а ей почти по пятки; как отпаивал её, как промокал испарину на её лбу, как приглаживая волосы на её голове, тихо пришикивал на ухо, успокаивая, убаюкивая.
А сейчас он так близко, что хочется тронуть его. Сорока слабой рукой потянулась к Миру, желая сгладить складку меж его бровей, и едва коснулась подушечками пальцев самых кончиков коротких волосков на немного завышенных надбровных дугах, что его серые, как булатный меч, глаза с чернённым ободком раскрылись почти сразу, ощутив её прикосновение. И оба, не нарушая этот момент и едва дыша, затихли, боясь спугнуть, словно робкую бабочку с полевого цветка, этот драгоценный момент их жизни. Так и любовались друг другом в полной тишине, наслаждаясь этой нечаянной близостью.
Сороке хотелось, чтоб это длилось вечность. Нет, желание убежать никуда не делось. Просто раньше Сорока убегала, боясь за свою жизнь, и теперь оно, это желание, особо остро подпитываемое подслушанным разговором возле книговницы, который лишь крепче подстегнул к бегству, только усилилось, но от чего-то её теперь тянуло и остаться. Быть рядом с этим мужем, ощущать его, не оставить одного в трудности, укрепить.
Булатные глаза близились к Сороке. Они почти почернели от того, что зрачок расширился, вытеснив собой всю серость. Мирослав, не сдерживал более своего влечения к любимой, стремился коснуться Сороки своими губами, наконец подарить ей своё признание, и сорвать поцелуй с её пухлых губ, почувствовать ответ — ведь вчера на берегу она не отпрянула от невинного лобызания. Но нет. Вместо мягкости он ощутил на своих губах, готовых поглотить и отдаться без остатка, тонкие пальцы, сдерживающие сие стремление.
— Не следует этого делать, боярин, Мирослав Ольгович, — это высокопарное обращение ввело его в ступор — неужели он чересчур напорист, и Сорока пока не готова его принять?
Верно — он слишком поспешен — девица только что потеряла своего названного брата, а он так нагло хочет воспользоваться её слабостью. Мирослав даже укорился сим.
— Скоро твоё венчание с Любавой Позвиздовной, — Сорока поспешила напомнить боярину об этом, обуздывая его пылкость.
Мирослав хотел было что-то возразить, но пальцы Сороки, прижавшиеся ещё сильнее к его рту, не дали этого сделать. Он молчаливо вопрошал недоумевающим взглядом.
— Выслушай меня… Если я не скажу этого сейчас и проявлю слабость, то всю жизнь буду мучаться. Ты боярин, а я простая бродница. Не возражай против истины, — перебила его, лишь попытавшемуся что-то ответить. — Моя жизнь пустой шелест ветра, а ты властелин судеб. Наша любовь может погубить невинных людей этого города, сделать их бремя тяжконосимым до невозможности. И лишь ты способен предотвратить сие безумие… Твой отец совершенно прав… — Мирослав отпрянул. — Мы не можем быть вместе, а ты не должен думать только о себе.
— Он жесток по отношению к нам, — отрезал со злобной обидой на отца в голосе, и опустил глаза. — Он даже не попытался понять моих чувств, даже не допустил мысли, что может быть всё иначе. Он всё давно решил за меня, не спросив моего мнения, не учитывая моих желаний.
— Нет. Он дал тебе выбор. Ведь он намеренно пришёл к книговнице. Там он говорил нам обоим сразу. Он позволил нам самим решить, как поступить, — Сорока всегда видела лишь хорошее в людях, даже тогда она смогла распознать под грубой личиной непоколебимости наместника его сокровенный умысел, верно и по его указу вратники, при досмотре выходящих с подворья, её будто вовсе не видели. — Но мы не должны
