Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Это был вовсе не тот Потапов, который ещё недавно ёрничал здесь же. Совершенно неожиданно явился добрый, образованный, неглупый и небесчестный русский дворянин. Подошедшим сыскным сказал твёрдо:
– Моя вина, господа! Я бы через полчаса пришёл с повинной, – он указал на графин.
Сыскные понимающе кивнули. Но допивать, понятное дело, не позволили. Со всем положенным профессиональным этикетом отконвоировали куда следует. Половой прибрал недопитую водку.
Когда вошли в ворота клиники, мадемуазель Камаргина попросила опустить её на землю и пойти с ней за руку (хотела под руку, но всё-таки была ещё мала). Белозерский пребывал в некоторой прострации. Если глянуть со стороны, он казался сейчас более странным, нежели маленькая девочка с куклой. Кабы не перемазанное кровью платье.
На аллее их нагнала Вера Игнатьевна.
– Доброе утро, Александр Николаевич. Наконец-то вы нашли себе даму подходящего возраста, – почуяв звериным чутьём страшное, она резонно избрала легковесный шутливый тон. А поскольку была сегодня в мужском костюме, то, приподняв шляпу, обратилась к девочке: – Мадемуазель…
– Княжна Полина Андреевна Камаргина! – присела та в книксене.
Вере фамилия и имя её отца были знакомы. Она протянула девчонке руку:
– Княгиня Вера Игнатьевна Данзайр!
Полина безо всякого смущения пожала княгине руку.
– Я тоже хочу носить штаны! – требовательно обратилась она к Белозерскому.
– Право на штаны ещё надо заслужить! – строго сказала Вера. Взяв девчонку на руки, скомандовала Белозерскому: – За мной! Рысью!
Ему стало значительно легче от того, что Вера приняла командование на себя. Она сумеет разобраться. Она всё устроит. Это слишком для него: маленькие девочки, вымазанные в крови, безмятежно играющие рядом с мёртвыми мамашей, сестрицей и братцем. Не для того ли он и девчонку в клинику тащил, чтобы сбросить всё на Веру? Не сбросить, нет! Ну хорошо, хорошо: частично переложить.
Мадемуазель Камаргину поручили заботам Матрёны Ивановны. Девочка совершенно спокойно пошла с незнакомой женщиной, не став требовать от Александра Николаевича обещаний, мол, он скоро вернётся, он её не бросит. Удивительно!
Вера переодевалась за дверцей шкафа. Она потащила Александра Николаевича с собой, дабы он немедля объяснился. Он изо всех сил старался не смотреть в сторону Веры, хотя все эти старания были совершенно излишни. Погляди он в сторону Веры – он увидел бы массивную створку дверцы шкафа. Глупо до ужаса! От этого он и краснел.
– То есть в помойке, где ты поселился, обнаружилась вдова князя Камаргина, красавица, давно пропавшая со всех светских горизонтов после смерти супруга, но уже как жена безвестного титулярного советника Потапова?! Вот это поворот!
Она вышла, уже облачённая в лекарские одежды. Александра Николаевича попустило. Как мелок человек! Вот только недавно он видел три трупа, два из них – детские. А уже размышляет о том, не думает ли Вера, что он мог подглядывать? Тьфу, да и только!
– Обнаружилась, – кивнул он. – Мёртвая. Равно и двое несчастных малолетних детей.
– М-да! Классический сюжет: «он был титулярный советник, она – генеральская дочь»[92]. Хм! В романсе, что правда, он всего лишь напился и никого не убивал. Это же он убил?
– Больше и некому.
– Да, это так. По законам жанра. Убита жена – подозревай мужа. И наоборот. Вот только дети в эту схему не вписываются. Жестокий был, этот Потапов?
– Нет! – Белозерский поймал себя на том, что пожимает плечами точь-в-точь как Полина. – Скорее наоборот. Слабый, бестолковый, пьяница. Нет. Не жестокий. Жалкий, но не жестокий.
– О! Жалкие, когда их срывает, бывают похлеще самых жестоких. Ну да ладно. Это дело полиции.
В сестринской Матрёна Ивановна поила девочку чаем. Она была уже выкупана, одета во всё чистое. Рядом с мадемуазель Камаргиной сидела кукла Вера, которая тоже, конечно же, «пила чай». При всей жалости, которую испытывала Матрёна Ивановна, ознакомленная с обстоятельствами, она отмечала, что девчонка-то ведёт себя с нею, как с прислугой. «Ишь ты, поди ж ты!
Нет-нет, всё очень воспитанно, культурно, ровно. Ну точно, как с прислугой, вша несчастная, надо же!»
– Вера, возьмите конфету, – обратилась Полина к кукле и церемонно поднесла ей вазочку с конфетами. – Спасибо, мамаша, – пропищала она же за куклу. – Мне ни к чему, вам нужнее!
У Матрёны слёзы нынче были близко.
– Господи, бедолага! Несчастное ты дитя! Всё для мамаши! Перепугалась, поди, до смерти!
Полина Камаргина, проигнорировав Матрёну, церемонно развернула конфету и стала есть её крохотными кусочками. Хотя перед ней стояла полная вазочка.
– Вера! – обратилась она к кукле назидательным тоном. – О чём бы мамочка ни попросила, надо сделать! Потому что на всём свете нас только двое, остальные совершенно не в счёт. Есть только мамочка и ты. Все остальные – невинные жертвы наших обстоятельств, их вознаградит Господь. Что бы мамочка ни сказала, надо беспрекословно исполнять!
Ничего такого, но Матрёна вдруг попятилась, точь-в-точь как Ильяс немногим раньше, не в силах оторвать взгляд от девочки.
– Ты… Вы… Вы тут сидите, я сейчас!
Матрёна выскочила за дверь сестринской, вмиг долетела до профессорского кабинета. Вера говорила по телефону, когда ворвалась Матрёна.
– …Разумеется, привозите! – застала главная сестра милосердия конец разговора. Вера повесила трубку. – Следственный эксперимент завершат, и тела привезут к нам на секцию.
Тут Матрёна заметила, что в кабинете ещё и Александр Николаевич.
– Верка, ты как хочешь, а мне жутко! Девчонка никак пустым мешком ударенная!
– Матрёна, а ты бы какая была после такого?! Тем более чего ты её одну оставила? Ты чего вдруг такая… чувствительная?
– Вот кто девчонку привёл, – кивнула Матрёна на Белозерского, – тот пусть и нянчит! У меня дел по горло!
Матрёна Ивановна вынеслась из кабинета.
– Иди, нянчи! Чего сидишь?! – прикрикнула Вера на Александра Николаевича. – Эта сейчас туда не вернётся! Коза упрямая! Что это вообще с ней?!
– Беременная она, – спокойно констатировал Белозерский, поднимаясь и направляясь к дверям.
– Кто?!
– Матрёна Ивановна Липецких, наша главная сестра милосердия, беременная.
– То есть тебе она сказала, а мне нет?
– Она никому не сказала. Полагаю, даже наш расчудесный Георгий Романович ещё не в курсе.
– Откуда же ты знаешь?!
– Я акушер, Вера Игнатьевна. Я знаю, когда женщина беременная.
– Ты ври-ври, да не завирайся.
– Да вы сами её спросите, профессор!
– Мой дорогой друг! – иронично-торжественно начала Вера. (И Александр Николаевич безмерно обрадовался, что она не сказала «мой юный друг» или ещё что-нибудь колкое
