Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Я не предполагаю! Я знаю! – упрямо повторил Белозерский.

– Самоуверенный болван! Иди, занимайся своей княжной.

Он вышел из кабинета, весьма довольный тем, что несколько вывел княгиню из равновесия. Сколько всякого помещается в человеке одновременно! Воистину человек – худшая из стихий!

В проходной комнате, которую снимал титулярный советник Потапов, по горячим следам шёл следственный эксперимент. Подозреваемый сам горячо настаивал на немедленном его проведении, «дабы не запамятовать, поскольку, мол, застарелый алкоголизм, господа, и соответственное помутнение рассудка. Хочется побыстрее продемонстрировать в интересах следствия и торжества справедливости».

Тела ещё не трогали. Ввели Потапова. По нему градом катился пот. Сыскные вели себя сдержанно. Они всегда себя так ведут, по возможности. Но личное-то никто не отменял, хоть и положено его хоронить внутри. Но вот именно внутри не было отвращения, каковое часто вызывают убийцы. Базируется эта следственная интуиция, как и врачебная, зачастую именно на опыте. И опыт подсказывал: Потапов не убийца. По сути. Выводы было делать преждевременно. Да и нет у сыскных прав на выводы. Только на сбор фактов. Интерпретации – дело судейное. Но рядом сейчас был человек, а не упырь. Это ощущалось совершенно чётко.

Ильяс и неопрятная толстая недовольная квартирная хозяйка были за понятых.

– Я виноват, только я виноват, – бормотал Потапов.

– Покажите, господин Потапов, как дело было.

– Господи, такое разве упомнишь! Я же пьющий, господа. Сильно и давно пьющий. Слабый и никчемный я человек! Как же…

– Сосредоточьтесь, господин Потапов. Необходимо как можно достовернее восстановить последовательность событий. Это в ваших интересах…

– Господин! – с презрением высказалась квартирная хозяйка. – Этот господин Непросыхайло последовательность похода в сортир не воспроизведёт!

Сыскные сделали квартирной хозяйке замечание, попросили ответственней относиться к гражданскому долгу. Отметили, что дворник посмотрел на квартирную хозяйку с неприязнью.

Как ни старался Потапов показать, как убивал, не смог. Выронил нож. Расплакался. Сыскные терпеливо ждали. Успокоился.

– На что вам меня мучить, господа полицейские? Я же во всём признался! Я их убил! Я! Мой грех, моё покаяние!

Сыскные переглянулись.

– Откуда у вас на ладонях порезы? – спросил первый сыскной.

– Почему падчерицу оставили в живых? – спросил второй сыскной, не дожидаясь ответа на предыдущий вопрос.

Они смотрели на него внимательно и серьёзно. Ни тени давления. Никаких, казалось, эмоций.

Потапов растерянно моргал. Начал ответ срывающимся голосом, к концу обрёл уверенность:

– По… потому что… Не я… не я Полину в этот мир привёл! Не я на страдания обрёк! Поэтому и оставил. Да, поэтому. Поэтому!

Потапова увели. Тела увезли по договорённости на вскрытие в «Общину Св. Георгия». (Медицинский совет дозволял подобный порядок проведения судебно-медицинской функции.) Ильяс занялся двором. Квартирная хозяйка, крайне раздосадованная, осталась одна посреди нелепой грязной проходной комнаты. Долго возмущалась тем, что за хоромы не плачено, и проклинала уже мёртвую мадам Потапову, употребляя лишённую всякой логики конструкцию: «Чтоб ты сдохла!»

Вскрытие проводил Алексей Владимирович Астахов. Он весьма интересовался судебными аспектами патанатомии. И вот теперь, спустя немного времени с тех пор, как он падал в обморок в этой самой мертвецкой (исключительно потому, что не мог отделить живого человека от тела), он был специально приглашён вскрывать «судебные случаи» (с которыми не был знаком при жизни, что для него было одним из основных, если не основополагающих, обстоятельств).

На столе лежало тело Потаповой. Присутствовали его товарищи-однокашники Нилов и Порудоминский. И, разумеется, Белозерский с Концевичем.

– В подобных случаях, господа… – Астахов сделал паузу, совершенно неосознанно наслаждаясь своим новым статусом. Такое с врачами случается сплошь и рядом. – В подобных случаях, господа, всё надо описывать более чем тщательно, поскольку такого рода протоколы являются не просто заключением истории жизни и болезни, но и полноправными свидетельствами в суде.

Особенно тешило самолюбие Астахова присутствие Концевича, ещё так недавно позволявшего себе слишком менторский тон, а порой и издёвку. Нет, Алексей Владимирович был добронравен и незлопамятлив, но не мог себе отказать в удовлетворении. Будто добронравные и незлопамятливые люди не могут испытывать удовлетворение!

– Итак, после положенной и всем хорошо известной рутины займёмся пересчётом ран.

Это заняло немало времени.

– Двадцать семь! – не мог скрыть удивление Астахов. – Семнадцать в брюшную полость и десять в грудную.

Присутствующие недоумевающе переглянулись.

– Да-да, коллеги! Я думаю о том же: мужчины так не убивают, – высказал общее мнение Астахов. – Мужчина саданёт разок-другой – и остынет. Подобное – исключительно женский почерк. Произведём замеры.

Этот кропотливый труд занял немало времени. Всё тщательно фиксировалось в протоколе.

– Удивительно, господа! Раны неглубокие. По сути, ни одно из столь многочисленных ранений не является фатальным, ибо всерьёз не повредило ни одного из жизненно важных органов. Женщина умерла от суммарного кровотечения на фоне выраженного ослабления организма. Вероятно, у неё была терминальная стадия чахотки, а возможно, и диссеминированный туберкулёз. Произведём вскрытие! Начнём с черепной коробки.

Астахов взял пилу.

– Несчастный Фрол Никитич не производит впечатление человека, могущего таким вот странным зверским образом истыкать жену неглубоко ножичком. А затем зарезать и детишек! – шепнул Александр Николаевич Концевичу.

– Он их достаточно зверским образом сводил в могилу, Саша. Будучи, как водится, добрейшей души человеком. И, знаешь ли, белую горячку ещё никто не отменял. Мы же не знаем, какой численности чертиное войско на него напало. Дождёмся полной картины.

Полина Камаргина сидела в сестринской. Теперь она рисовала. Кукла Вера была рядом. Вера Игнатьевна прохаживалась, разговор не очень клеился. Княгиня не особо умела общаться с детьми. Да и девочка была не самая обыкновенная. Веру весьма интересовал один вопрос. Не зная, как подступиться, после некоторого раздумья она предпочла прямую наводку:

– Полина Андреевна, что вам известно о вашем родном отце?

– Я знаю, что маме с ним было очень хорошо, не то что с Потаповым. Сама я была слишком мала, чтобы помнить, – ответила девочка, не отвлекаясь от занятия.

Вера ещё раз прошлась по сестринской. Полина вдруг посмотрела на неё прямо и, в самой детской манере, просто искренне спросила:

– Фрол Никитич скоро за мной придёт?

Вера остановилась, оглядела девчонку внимательнее. Полина Камаргина казалась не по годам разумной, а сейчас… словно было две разных девочки.

– А он за тобой не придёт, – сказала Вера.

Полина хмыкнула, будто невообразимой нелепице, и, снова принявшись рисовать, сказала с непоколебимой уверенностью:

– Это невозможно! Он меня любит и обожает. Может быть, даже больше мамочки. Он меня никогда не бросит и не предаст. Он и совсем пьяный,