Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

Марина от ужаса, что придётся сидеть с такой фантазёркой в тишине, спросила:

– Почему же ваша мамочка… зарезала вашего папочку?

Полина пожала плечиками.

– Если мамочка что-то делает, она не обязана объяснять детям, отчего да почему. Если мамочка говорит что-то сделать, только преглупые дети будут задавать преглупейшие вопросы.

Полицмейстер расхаживал по кабинету. Он хоть и резко осунулся, но не шаркает. Шаг чёткий. Вот же неубиваемый!

Вера Игнатьевна помимо воли восхищалась старым товарищем.

– То есть эта самая убитая мадам Потапова и есть вдова князя Камаргина?! Она же в розыске!

– Вот и нашлась! – развела руками Вера. – И я понятия не имею, как себя вела сама Елена, но дочурка её совершенно спокойно представляется Полиной Андреевной Камаргиной.

– Итальянцы не стали слишком тщательно расследовать дело об убийстве русского подданного, хоть сто раз князя. Не великого же, в конце концов. Спустили на тормозах. Сама Камаргина скрылась, растворилась.

Полицмейстер тяжело опустился на кабинетный диван. Значит, всё-таки не так бодр, не так гибок. Помолчали. Вера, отдавая себе отчёт, что врывается на запрещённую территорию, ещё и не в самом подходящем контексте, всё же тихо спросила:

– От Анастасии никаких вестей?

Он будто окаменел. Сидел так с минуту.

– Если у неё есть хоть капля разума – а я очень надеюсь, что она у неё есть, – она уже на пути в Америку. Много ума и удачи не надо уйти от расслабленной европейской полиции. Ты знаешь что-то о Ляле? – выдавил он, едва не по-собачьи глянув Вере в глаза.

Бог мой, неужели о женщине он переживает больше, чем о дочери?! Как вообще устроен этот чёртов мир?

Глава XXVIII

Амир этот устроен таким образом, что совпадений и случайностей в нём столько, что таковыми они считаться не могут. Но не стоит наивно полагать, что мир всегда и во всём упорядочен. Если и упорядочен, то масштабы подобного порядка бесконечно малыми существами не познаются, будь они сколь угодно бесконечно горды.

Именно в этот момент беседы Веры Игнатьевны и Андрея Прокофьевича из здания вокзала на многолюдную площадь выходила собственной персоной Лариса Алексеевна. Осунувшаяся, но подтянутая, стройная. Ни дать ни взять – юная сестра милосердия Лара. Заострившиеся от лютых переживаний черты странным образом молодили её. В новом сером дорожном костюме, ладно сидевшем на её стремительно исхудавшей фигуре, с небольшим дорожным саквояжем в руках, она не производила впечатление человека в прострации, блуждающего лабиринтами персонального мрака. Напротив – имела вид человека, сосредоточенного на известной цели.

Андрей Прокофьевич моментально подавил обезоруживший его порыв. Вера Игнатьевна не первый раз подметила то, что объединяло Андрея с такой, казалось бы, непохожей на него Ларой. Оба они могли быть и обыкновенными людьми, и вдруг в одночасье превращались в плотный сгусток, отторгавший мир. Будто агглютинировались. Словно в них было склеено множество разнообразных и, казалось бы, нисколько не соединяемых в повседневной жизни качеств. Ничтожно малое количество людей обладает способностью столь резко распадаться на отдельные концентрированные сути, не утрачивая способность столь же скоро, в случае необходимости, вновь синтезировать целостную личность.

– Зачем же Камаргина вернулась в Россию? – озвучил размышления Андрей Прокофьевич, окончательно возвращаясь к привычному амплуа полицмейстера и «старого товарища Веры».

– У всех свои причины. У князя Камаргина огромное состояние.

– Оно арестовано до выяснения обстоятельств. Но как их выяснишь, если главная подозреваемая в убийстве, его жена, точнее вдова, скрывалась? Объявись она, попади под следствие: я бы ещё понял. Малолетняя дочь – солидная отсрочка даже при вынесении обвинительного приговора. Не в пример просвещённым европам, смертной казни у нас и нет почти. А тут ещё пойди и найди те доказательства. Какие-то неряшливые итальянские протоколы у нас никто и во внимание не примет, не то чтобы к делу подшивать.

– Она сама ни при каких раскладах не могла бы наследовать состояние. Елена Камаргина была душевнобольной. Супруг не желал сдавать её в доллгауз Обуховской больницы, хотя ему настоятельно рекомендовали. Это, разумеется, было врачебной тайной. Но теперь их обоих нет в живых, – Вера глубоко вздохнула, вспомнив, как мучился Саша Белозерский необходимостью хранить врачебную тайну. Как все мучаются необходимостью сохранять тайны, далеко не всегда оправданной необходимостью. – Камаргин с семьёй за границу уехал в первую очередь от светских пересудов. И от климата, вгоняющего его обожаемую Елену в сплин. Хотя никакой это был не сплин, а именно что тяжёлое психическое расстройство. Да, он её обожал. Она была из этих, которых нельзя не любить. Дочурке всего ничего, но она производит такое же завораживающее впечатление. Но всё-таки в ней, сдаётся мне, есть что-то и от Камаргина. Здоровое, витальное, от земли. Род Камаргиных древний. Как положено, поднимался из смердов в кмети, из кметей – в бояре. Как-то же девчонка выжила с такой маман в подобной обстановке! Но сумасшедший не равно дурак, отнюдь нет! Вот Елена и понимала, что ей наследство не светит. Потому талдычила дочери от первого брака о настоящей фамилии и напоминала постоянно о её высоком благородном происхождении. Со временем и о богатстве рассказала бы. Может, и уже. Девчонка сметливая. Такой, знаешь, самый лобастый щенок из помёта.

– Так кто же убил Елену Камаргину-Потапову? Если ты говоришь, что Потапов не убийца. Да я и сам, признаться, к тому же склоняюсь. Но мне, знаешь ли, дело закрыть… Потому что дел таких!.. – Андрей Прокофьевич махнул рукой.

– Сам Камаргин как был убит?

– Один удар. Точно в сердце.

– Почему подозревали именно жену?

– Кого ещё?! К тому же… Слушай! Побудь судебным врачом. Я при тебе его допрошу.

Андрей Прокофьевич распорядился привести Потапова.

Жалко выглядел Фрол Никитич. Жальче, нежели прежде. Он был удручающе трезв, раздавлен. Ему было не до масок, не до ёрничанья. Вере Игнатьевне неловко было видеть доброго и чувствительного, невероятно слабого человека. Унылое зрелище.

Андрей Прокофьевич предложил ему присесть. Налил рюмку. Жестоким без надобности он не был. Понятно, что многолетняя привычка к алкоголю меняет саму физиологию человека и без дозы спиртного нормально функционировать его сознание попросту неспособно. Разрешил курить. После, приступая к допросу, подал ему чаю. Вера Игнатьевна стояла у окна, молча слушала.

– Я соседствовал с Еленушкой. Издали восхищался. Её все ненавидели в этой клоаке, а я восхищался. Как недоступной простым смертным красотой. Я не об обладании говорю, упаси бог! Хотя бы о понимании, о приближенности к пониманию такой красоты… И девочка её замечательная, Полинушка!

Сглотнув комок, Потапов помолчал, не замечая катившихся