Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
К вечеру дошли.
Веру Игнатьевну и Владимира Сергеевича встретил послушник.
– Старец примет вас завтра. С нами отужинаете, переночуете и поутру…
– Какого чёрта?! – возмутилась Вера. Послушника это не смутило. Он и чего похуже слыхал. Не говоря о том, что повидал. – Что значит «старец примет»?! Он сам нас вызвал и… Начинается! Самое оно: бесстрастие, рассудительность, смирение, любовь, прозорливость, учительство, утешение, исцеление! Конечно, «святой» старец Иосаф стяжал в христианском подвиге все дары Святого Духа, как же! Чего бы не повыё…ся! – позволила себе Вера фронтовое словцо.
Настолько разгневанной и язвительной Владимир Сергеевич Веру Игнатьевну ещё не видал. Он тронул её за руку.
– Вера Игнатьевна, в ночь всё одно обратно не пойдём, да и погода портится. Насладитесь передышкой. Красота здесь какая!
Они прогулялись по острову.
– Владимир Сергеевич, если тема покажется вам неприятной, остановите меня.
– К вашим услугам. Я и сам вижу, вас что-то тревожит… помимо «нищих духом».
– Ох, не напоминайте! Но я на самом деле хотела спросить вас о другом: если вам позволят усыновить ребёнка, будете ли вы любить его? Ведь это, будем откровенны, не ваша блажь.
Доктор Кравченко ответил не сразу. Прежде, признаться, он не размышлял о подобном. Стимул к размышлению – в первую очередь внутренние противоречия. Ничего подобного в рамках заданной темы Владимир Сергеевич не испытывал.
– Любовь мужчины к детям, Вера Игнатьевна, видится мне чувством иного рода, нежели любовь женщины к ребёнку. Мать, женщина любит дитятю безусловно, такова её природа. Мужчине же… я полагаю, достаточно заботы о щенке, пока он мал. Мужчина, коль скоро он мужчина, эту заботу проявляет. Посмотрите хотя бы на Ивана Ильича, как он носится с Аскляпием. Это ли не любовь?
– Вы сравниваете человеческое дитя со щенком?
– Почему нет? Насколько мне известно, княгиня, вы – дарвинистка. Малое человеческое дитя – такой же детёныш, рождённый живым существом, как и любой другой. Его необходимо кормить, согревать, научать. И отпускать.
– Или, например, выгонять?
– Подросшие дикие звери уходят сами. Домашние – не выживают в природе. Человек волен решать сам.
– Волк он или овца? – Вера улыбнулась. Её настроение переменилось. Чутьё не подвело морского офицера: ветер усиливался. – Вы в чём-то правы. Если в черте звериной оседлости столкнутся два вожака, будет битва. Победит старый – молодому придётся уйти. Но человек-то потому и человек, что… Вы заболтали меня, увели от темы. Я всего лишь спросила, будете ли вы любить неизвестную вам девочку, коль скоро она окажется под вашим кровом. Я знаю, что вы прекрасно справитесь с положенными отцовскими обязанностями.
– Я люблю эту девочку. Я об Анне Львовне, Вера Игнатьевна. Я не знаю, как это случилось, откуда пришло, но я люблю её. Сколько бы девочек и мальчиков она ни захотела – я буду любить её. А значит, девочек и мальчиков, которых любит она. Такова природа мужской любви. Значение имеет только любовь. Если мужчина и женщина любят друг друга – счастливы дети, живущие с ними. И неважно, чьи это дети. Любит ли граф Витте дочь от первого брака покойной жены? Любит ли он дочь от первого брака жены нынешней? О да! Софья Спиридонова и Вера Лисаневич, точнее Софья Сергеевна Витте и Вера Сергеевна Витте – его дочери, в чьих судьбах он принимает горячее участие. А вся Россия злорадствует, что у Сергея Юльевича Витте нет «своих» детей, – Владимир Сергеевич развёл руками. – Если же мужчина и женщина не любят друг друга, то и их собственные, природные дети не имеют никакого значения для мужчины.
– Анна Львовна любит вас?
– Это неважно. Важно, что я люблю её. Я больше тревожусь вот о чём: мне кажется, она не любит этого младенца. Она вбила себе в голову, что любит. Но это не её природное дитя. Для женщины это куда важнее, чем для мужчины. Я беспокоюсь за Анну Львовну. Нам отдали ребёнка, как бы это сказать, на «испытательный срок». И я замечаю, что Ася не справляется. Она не готова. Потому что она слишком рьяно, что ли, взялась за роль матери. Я позвонил в приют и попросил забрать девочку, поскольку командирован за полтораста вёрст на Коневец и предполагал, что одним днём мы не обернёмся. И раз уж мы так откровенны: Ася устроила безобразную истерику, не желая отпускать от себя младенца. Директриса всё уладила, но сообщила мне, что это сильно уменьшило шансы на официальное опекунство. У Аси очень переменчивый характер. Прежде я этого не замечал. Простите, Вера Игнатьевна, что опрокинул на вас свою душевную плевательницу.
Вера печально улыбнулась.
– Поужинаем и пойдём спать, Владимир Сергеевич. Вода и ветер выматывают. Впрочем, вы лучше меня знаете милейшие свойства стихий Одина.
Вера рассердилась на себя за то, что из неё полез Покровский. Это он приучил её некогда к германо-скандинавской мифологии. Она даже знает, что Арсений Коневский, основатель этого монастыря, – уроженец Великого Новгорода. А Великий Новгород – это Рюрик (по версии норманистов – конунг Рёрик), варяг, викинг, Скандинавия, Один! Двадцать лет прошло, а Покровский маячит у неё в голове, вызывающе, как Рюрик на памятнике «Тысячелетие России». Покровский бредил Великим Новгородом, Новгородской рес-пуб-ли-кой! Святой Ёрмунганд! Это Покровский сейчас и разговаривает у неё в сознании.
Вера встряхнулась.
Утром, прогуливаясь берегом успокоившейся Ладоги, Вера Игнатьевна впервые за долгое время ни о чём не думала. Воздух был свеж и прозрачен. Как будто вчерашний шторм вытряс из него всё мусорное, пыльное, мирское, взамен напитав чистой влагой озера. Владимир Сергеевич Кравченко решил посетить заутреню. Вера Игнатьевна предпочла природу, посчитав это неплохой альтернативой.
– Душевно служат, – поделился Владимир Сергеевич впечатлениями. – Старец к себе приглашает, Вера Игнатьевна. Игумен после в трапезную просит.
– Без трапезы обойдёмся! Идёмте к старцу, а после сразу отбываем. В клинике дел невпроворот. К Сапожникову надо непременно зайти. Много мирского, так что без нас полопают.
Избушка старца была тесна и темна, в одно маленькое оконце. Старец оказался статным мужчиной. Его можно было бы назвать могучим, если бы не чрезмерная худоба. Он был
