Грёзы ангела - Татьяна Ренсинк

душах многих прохожих... Фредерик вновь обнял друга на прощание. Они пожали руки, расставшись до следующего дня. Только теперь Фредерик, как любил часто делать, вместо прогулки по улицам, поспешил в гостиницу. Он скинул сюртук и бросился сразу на широкую, обитую тёмно-зелёной кожей софу, которая занимала целиком одну стену комнаты. Закрыв глаза, Фредерик утонул во сне. Чудесный образ Веры привиделся, как и помнился... Они снова сидели у костра. Снова тихо разговаривали, а потом вновь нежный поцелуй в губы... Только непонятная дрожь тела заставила Фредерика вмиг проснуться. Он уже не удивился увидеть перед глазами живые тёмные пятнышки, ползающие по дивану и уже по нему самому. То были клопы. Приподнявшись на локте и положив голову на ладонь, Фредерик взглянул на светлеющее за окном утро и вздохнул. Он в недовольстве встал, скорее разделся и стряхнул с себя всех насекомых... – Да, да, помню, надо подальше держаться от мягкой мебели, тогда вы меня не тронете... Гадость какая, – сказал он клопам и поспешил собраться в новый день...

* – конфектная – теперь это слово «конфетная» – производное от латинского «сonfectum» – приготовленное снадобье.

24

Глава 24

Amici, in ogni evento

M'affido a voi; Ma gia fra poco io spero Senza rischio e contesa Di trarre a fin la meditata impresa. Per che ridi, Taddeo? Puo darsi ancora Ch'io mi rida di te. Tu impallidisci, schiavo gentil? Ah! se pieta ti desta il mio periglio, Il mio tenero amor, Se parlano al tuo core Patria, dovere e onore, Dagli altri apprendi A mostrarti Italiano; E alle vicende della volubil sorte Una donna t'insegni ad esser forte.

Pensa alla patria,

E intrepido il tuo dover adempi: Vedi per tutta Italia Rinascere gli esempi D'ardire di valor, Sciocco! Tu ridi ancora? Vanne, mi fai dispetto. Caro, caro, Ti parli in petto amore, Dovere, amor, dover, onor. Amici in ogni evento... Vicino e gia il momento... Se poi va male ti gioco... Qual piacer! Fra pochi istanti Rivedrem le patrie arene. Nel periglio del mio bene Corraggiosa amor mi fa.*

Вера с раннего утра была занята занятиями пения с Оделией. Только в последнее время Оделия заставляла Веру и саму петь, поскольку всё время пыталась убедить её, что есть голос, талант, что его надо развивать. Вселить же уверенность в подругу, что её голос уникален и невероятно красив, Оделии было трудно. Однако она не сдавалась, и занятия продолжались...

– Как же ты прекрасно выучила эту арию! – с восхищением высказалась Оделия, встав из-за пианино, когда Вера закончила петь.

– Спасибо, милая, – смущённо улыбнулась та. – Только ты поёшь куда лучше. Зря ты упрямишься и заставляешь меня заниматься. На сцену не выйду, не затащить меня. Да и погляди, ты такая стройная, красивая. А я? – Что ты?! Стройна, мила ты! Ты не в той среде родилась просто. Запомни, ты бы была получше любой аристократки! – Да ну тебя, – махнула рукой Вера, но послушно села за пианино, как только подруга указала на него. – Итак, теперь ты играешь мне и скорее поедем снова на лошадях кататься! Ту же самую арию теперь пела Оделия. Разницу в голосе, доносившемся из открытого окна на улицу, сразу услышал стоящий там Фредерик. Он с восхищением вспоминал пение Веры и улыбался. В его душе что-то запорхало, как освободившаяся птица, а на улице, как показалось, будто наступила весна. Лишь воспоминания о событиях в Москве не давали покоя. Они не позволяли забыть о грехах... Зашагав прочь от дома, Фредерик отправился прогуливаться по улицам Петербурга, который ещё не пробудился ото сна. Было около десяти часов утра, но вокруг — пусто. Иногда встречались одинокие дрожки. Фредерик только теперь внимательно стал разглядывать всё вокруг, даже извозчиков. Те же все были бородачами, взгляды лукавые. Волосы их длинные, закрывающие уши, а сзади острижены под скобку, оставляя шею открытой. Кафтаны извозчиков то синие, то тёмно-зелёные или серые, без воротника, а на поясе подпоясаны шёлковым или же шерстяным кушаком. Сапоги высокие, кожаные, добавляют сей диковинный, своеобразно красивый костюм... В сей ранний час, как заметил Фредерик, никого на улице, кто бы шёл по своей воле, не было. Утренний час — время выполнения поручений господ. Ни одной женщины, ни весёлых детишек. Только теперь вновь и вспоминалось ему пение Веры:

«Ты словно редкий цветок, который вырастить возможно лишь в оранжерее», – пронеслось в мыслях Фредерика, и он снова вспомнил ту ночь с Верой у костра. – «Да,... тебя не обману. Просто не приближусь, поскольку знаю, что такое мечта... Обман... Боюсь, тебе столько предстоит разочарований. Ты так наивна, романтична. Жаль... Хотел бы сказку для тебя создать, но...»

– Я уже сам с собой стал разговаривать по-русски, – усмехнулся Фредерик и с тяжёлым выдохом ускорил шаг. Уже вечером он снова встретился с Николаем, попробовал невероятно вкусного мороженого с бисквитом и поделился тем, что видел и как услышал красивый голос Веры...

– Боюсь, не выдержишь ты, отправишься к ней, – посмеялся Николай.

– Нет. Такой нужен ангел, – твёрдо сказал и задумался Фредерик. – Почему-то вспомнилась история моего отца с матерью. – Почему? – удивился друг, и Фредерик ответил, глядя куда-то далеко: – Отец так же считал мать ангелом, отчего не желал связывать с нею жизнь... А судьба взяла своё. – Вот тебе и знак судьбы, – пуще прежнего смеялся Николай, но это был добрый смех: смех человека, счастливого за друга...

* – из оперы G.Rossini «L'Italiana in Algeri»(Итальянка в Алжире)

25

Глава 25

Для своей комнаты в гостинице Фредерик быстро приобрёл железную кровать. Так же, наняв слугу, он приказал постелить туда набитый свежим сеном матрац. Таким образом, проблема с беспокойным сном из-за клопов была решена, благодаря уже не первому опыту. Такое же явление клопов Фредерик наблюдал и в Испании, где бывал однажды, а в прошлый раз, когда останавливался в России, ему был дан совет как раз о смене постели на металлическую...

Фредерик гулял каждый день прямо с раннего утра после каждой ночи, проведённой в гостинице, которая по внешнему виду походила на королевский дворец, а внутри казалась позолоченной, обставленной богатой мебелью. Проходя новым ранним утром мимо дома Гебгардт, Фредерик бросил взгляд на окно,