Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

Анастасия громко позвала в бреду:

– Андрей! Андрей!

Андрей Прокофьевич вздрогнул. Его бы она назвала папой. Андрей Андреевич – проклятые АА — довольны-с Лондоном. Она знает, что брат в загранице.

– С чего бы ей брат потребовался? Он в курсе?

– Нет. Только я, – всхлипнула жена. – Я сама у ней роды принимала. Никого не позовёшь. Такой позор! Во всех домах откажут! Никто замуж не возьмёт, – она уткнулась в плечо мужа. Жест скорее инстинктивный, нежели осмысленный. Он так же механически погладил супругу по плечу, бормоча:

– Андрей, Андрей… Что за Андрей такой?

Аккуратно отстранив жену, подошёл к туалетному столику Анастасии. Поперебирал всякий девичий хлам, повыдвигал ящички. Анастасия – девушка сообразительная (внутренне выразился на предмет того, до чего досоображалась его любимица), дочь полицмейстера. Вынул ящичек, вытряхнул содержимое, перевернул. В планке обнаружилась фотографическая карточка: молодой человек в форме студента Женевского университета. Он показался Андрею Прокофьевичу смутно знакомым. Он всмотрелся пристально, цепко, профессионально. Нет, никогда не видел. Показал жене. Та, утерев глаза, вгляделась внимательно. Перевела взгляд с карточки на мужа. Встряхнула головой. Это не легенда, что дочери, обожающие отцов, ищут схожих. Молодой человек напоминал именно Андрея Прокофьевича. Молодого Андрея Прокофьевича. До наваждения. Может, почудилось. Пора бы ей ненадолго отойти в туалетную комнату, иначе реальность начинает расплываться. Нет, совершенно точно она не знакома с молодым человеком, никогда не видела ни его, ни этой карточки.

Андрей Прокофьевич прибрал фотографический снимок во внутренний карман.

– Необходим врач. Она горит. Я не женщина, но знаю, что роды – это чуть серьёзнее обыкновенного женского недомогания. От них, случается, умирают.

– Ты с ума сошёл?!

– Я?! Ты готова потерять дочь, лишь бы твои великосветские дамочки не исключили тебя из круга общения. Твою дочь, которую ты в муках рожала! Опомнись!

Андрей Прокофьевич посмотрел на жену. Безнадёга. Никаких уговоров. Только приказы.

– Иди к себе в спальню, нюхни, приди в себя. Я приведу Веру Данзайр.

Лицо супруги, выразив лютую неприязнь, окаменело.

– Эту тварь, разрушившую жизнь моей подруги?! – изрекла статуя. – Эту гадину, забеременевшую во грехе?! Это чудовище, плюющее на элементарные нормы приличия и якшающееся со всяким сбродом?!

Видит бог, будь мизансцена в иных декорациях, Андрей Прокофьевич расхохотался бы. Но тут, у постели дочери, чьё здоровье, а может, и сама жизнь были в опасности, он только хлестнул супругу взглядом.

– Твоя подруга недавно скончалась. Помнится, ты почтила присутствием похороны и поминки, хотя к чему тебе последние, там обыкновенно пьют и едят, а не нюхают. Хотя кто, кроме своры близких подруг, знает, как именно поминали госпожу Покровскую! – он всё-таки позволил себе усмехнуться. – Твоя ненависть к Вере может положить в гроб и нашу юную дочь. Мне не нужно твоё согласие. Можно было вызвать угодного тебе доктора на роды, но это бы – ах! – «опозорило честь», – Андрей Прокофьевич горько покачал головой. – Теперь же любой врач, руководствующийся твоими «элементарными нормами приличия», если и не доложит, куда следует, учитывая страх передо мною, но весь Петербург будет знать.

Он махнул рукой и вышел.

Супруга полицмейстера бросилась на колени перед постелью дочери. В голове мелькнуло совершенно неуместное соображение, что надо бы откушать горячего кофию. Перед Верой стоит быть в форме. Или вообще не выйти к ней? Нет, всё-таки дочь. Так что она выйдет и обольёт Веру презрением.

– Андрей! Почему ты такое говоришь? Это наш ребёнок! – бормотала Анастасия, тонувшая в бредовой горячке, леденящей тело. Она почувствовала, что мать взяла её за руку. – Мама! Мама! Вы успели окрестить? Мама!

Мать молчала.

– Мама, не говорите, что не успели! Мама, лимб! Жилище умерших до крещения младенцев! Мама, я не хочу, чтобы дитя было в аду, мама!

– Вздор, вздор, – шептала мать. – Вздор, вздор, вздор!

Мать не только солгала, что окрестит младенца. Для этого нужен священник, третье лицо – грош цена тогда их хвалёным тайнам таинств. Мать солгала дочери много горше: младенец не жилец.

– Вздор, вздор! Вы же образованная девушка, Анастасия!

Анастасия Андреевна была образованной. Возможно, даже слишком.

* * *

Почто жъ не спросишь нынѣ,

Кто духи тѣ, которыхъ видишь тамъ?

Узнай, пока придёмъ мы къ ихъ дружинѣ:

Безгрѣшные, за то лишь небесамъ

Они чужды, что не спаслись крещеньемъ,

Сей дверью вѣры, какъ ты знаешь самъ…[47]

Глава XII

В ту ночь многие не спали, поскольку столица Российской империи никогда не спит. Кто-то ложится позже тех, кто уже встал. Рабочим – по гудку подъём, фабрикант над златом чахнет бесперебойно.

Илья Владимирович Покровский был человеком острословным. Но сейчас он со всею серьёзностью рассматривал фотографическую стену в кабинете Николая Александровича Белозерского. Он не раз её уже видел, но нынче с особым интересом всматривался в лицо малыша, мальчика, юноши Александра Николаевича. Новые обстоятельства – свежий взгляд. Покровский умел быть объективным, отрешённым. Саша Белозерский, вне всяких сомнений, славный парень. Слишком славный.

Николай Александрович сидел за столом над пухлой стопкой бумаг, что ранее Покровскому сегодня доставил Георгий. Старший Белозерский пребывал в некоторой растерянности, состоянии, не слишком для него характерном.

– Илья Владимирович, я…

– Ты не знаешь, что и сказать.

Николай Александрович просмотрел ещё раз отмеченные места. Отодвинул от себя бумаги.

– В любом случае, это моя затея, мои средства. Если ты счёл… то тебе совершенно необязательно участвовать в предприятии. А малейшие подозрения в адрес княгини…

– У тебя сейчас искры из глаз полетят, друг мой! Ты так забавно склонен от растерянности и мрачности переходить к гневу, что я только диву даюсь, зная тебя как расчётливого разумного человека. Как в тебе это уживается? – добродушно обратился Покровский к Николаю Александровичу.

– Послушай, если между вами что-то было… или не было… Я приметил на банкете. Нет, не хочу делать никаких выводов. Мне это всё равно. Я не великосветский сплетник, которые куда поганее сплетников из людской… – говоря, он стал раздражаться всё более. – Это не имеет до меня никакого касательства! Для себя бы я никогда не требовал с Веры Игнатьевны отчётности, но коль скоро ты решил войти акционером, а я всегда абсолютно честен с партнёрами, и…

Он как-то очень мило сник и всплеснул