Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
– Ни в коем случае! – горячо заверил Покровский. – Мне нравится Вера Игнатьевна, скрывать не буду, ты и сам понимаешь. А чего не понимаешь, при желании доищешься. Но страсти мне нисколько не дороже дела. И прежде не были дороже. А сейчас-то и вовсе.
Так славно, так правильно он говорил, таким верным тоном, что Николаю Александровичу не к чему было придраться.
А вот Василию Андреевичу что-то было не по нутру. Потому, как только его отправили отдыхать, поскольку время позднее, он тут же направился к Вере Игнатьевне.
По счастью, она была дома. Зашла ненадолго. Не столько одежду переменить, сколько… Она поймала себя на ощущении «радости боя» в связи со случившимся. И решила себя окоротить: напомнить, что она не в санитарном поезде, что нынче мирная жизнь; что человек, живущий работой, не должен жить на работе. Так недалеко и до извращения нормального течения психических процессов. Так что она заставила себя принять ванну. Принять по-женски – с ароматической солью, пошлыми свечами, даже романчик прихватила чёртовой этой куклы Крыжановской-Рочестер. «Торжище брака», батюшки святы! Откуда у неё в дому эдакая штука?
Впрочем, квартирой Веры пользовались её приятели, останавливаясь в Петербурге. Егор вряд ли бы таким чтивом заинтересовался. Он, чай, не пансионерка аристократического заведения Гортензии Виллис, ожидающая вступления в светскую жизнь. «…Ты сама не думаешь о том, что говоришь, Катя… Ты должна выйти замуж только за того, кого полюбишь… А если любимый человек окажется без титула?.. Или представь себе (при этом на лице молодой девушки появилась лукавая улыбка), что не найдётся ни одного князя или графа, который пожелал бы сделать тебя своей женой? Тогда как?»
– Какая откровенная пошлость! – не выдержала Вера Игнатьевна, хотя прочитала едва несколько первых страниц. – «…Ведь если я не выйду замуж, то мне придётся давать уроки! Я же думаю, что предпочтительнее замужество», – прочитала она вслух случайный пассаж со страницы и, захлопнув книжицу, швырнула её на пол.
Вздохнула, пригубила бокал вина. Женщина, принимая ванну, обязана пить исключительно вино!
– Ещё бы лепестков роз набросала, дура! – сердито высказалась Вера. – Ах! – жеманно потянулась она. – Вот если бы кто подал ледяной водки с прикуренной папиросой!
Катая пальцами ног нерастворившиеся крупинки соли, она размышляла над тем, что, пожалуй, где-то завидует этим прекрасным формам жизни, что способны получать удовольствие, возлежа в ванне с томиком лютой дребедени, попивая розовенькую безвкусицу Veuve Clicquot и… Как там в этой клюковке прописано? Не без внутреннего самодовольства любоваться своей грациозной фигурой, представляя, как идёт ей белое платье с голубым поясом. Прав Антон Павлович: «Дело… в том, что у девяноста девяти из ста нет ума»[51].
Раздался дверной звонок. Веру это, скорее, обрадовало, хотя время было позднее. Набросив халат, она пошла открывать.
На пороге стоял Василий Андреевич. Вера очень удивилась, даже перепугалась. Неужели что-то с Николаем Александровичем?
– Ничего-ничего! Ничего не случилось! – прежде приветствия заверил верный батлер дома Белозерских. – Доброй ночи, Вера Игнатьевна. Прошу простить, что посмел потревожить во сию пору, но весьма рад, что застал…
– Здравствуй, Василий Андреевич! Заходи и сразу к делу, бога ради!
Василий Андреевич чуть продвинулся в коридор, но весь его вид свидетельствовал: он не намерен вторгаться в жилище княгини в столь поздний час. И тут же продолжил скороговоркой, едва переступив порог:
– Вера Игнатьевна, никогда я хозяина не предавал. Вы и сами знаете о делах нашего дома… лет на десять поселений знаете. Тоже не предадите. Так что и вам я предан, и потому не вижу внутренних противоречий, хотя сейчас весь из них некоторым образом состою…
Княгиня чуть не насильно втащила старого слугу, закрыв, наконец, входную дверь.
– Ты можешь без торжественных вступлений и развозюкивания!
Прямо глянув на неё, Василий Андреевич зажмурился и выпалил:
– В финансовой отчётности по реконструкции зарыты – не подкопаешься! – украденные суммы. Выяснил Покровский. Вы вне подозрений, потому что оба они…
Он запнулся. Открыл глаза. Смотрел на Веру не мигая. Кажется, до него дошло…
– Что «оба они»?! – Вера Игнатьевна хлопнула Василия Андреевича по спине, будто он не запнулся, а поперхнулся.
Он и правда закашлялся, чтобы справиться со смущением от того, что до него дошло только сейчас: в Веру Игнатьевну влюблён не только младший хозяин, это бог с ним. В княгиню влюблён старший хозяин! Николай Александрович именно влюблён в Веру, а не просто наслаждается её обществом и возможностью пококетничать, хвост распустить. И Покровский в Вере, очевидно, заинтересован. Как в женщине. Все эти взгляды-перевзгляды опытных зрелых мужчин у камина! Говорили-то о другом, о всяком. А это уж между ними бревном поперёк залегает. Чумы этой только не хватало на старости лет!
– Оба они продолжат дотировать, но будут пристально следить…
Василия Андреевича прервал дверной звонок, куда более настойчивый и требовательный. «От такого, из ванны выскакивая, и поскользнёшься ненароком», – подумала Вера Игнатьевна, не желая безотлагательно осмысливать высказанное преданным слугой.
Моментально раскрыв дверь, Вера Игнатьевна с ещё большим удивлением обнаружила на пороге полицмейстера. С лицом таким, что…
– Вера, дома беда!
Андрей Прокофьевич был в таком смятении, что не сразу различил постороннего в коридоре.
– Спасибо, Василий Андреевич! – громогласно врубила княгиня светским тоном. – Передайте Николаю Александровичу, что непременно буду у него в субботу к обеду.
Василий Андреевич, поклонившись княгине и полицмейстеру, ретировался.
Полчаса спустя Вера Игнатьевна уже окончила осмотр Анастасии. Разумеется, при этом присутствовали и Андрей Прокофьевич с супругой. На последней вместо лица была маска презрения. В голове несчастной матери крутилась совершенно идиотическая мысль: как эта женщина позволила явиться в приличный дом в мужском костюме?! Она пыталась заставить себя думать о чём-то более приличествующем случаю, переживать о дочери. Но получалось только презирать эту женщину за брюки.
– Ольга, ты роды принимала?
Маска не подала признаков жизни. Вера Игнатьевна не удержалась и хулигански свистнула.
– Эй, в трюме! Это твоя дочь. Я буду безмерно сожалеть, если эта прекрасная девочка, твоя дочь, умрёт из-за того, что её мать считала ниже собственного достоинства со мной обмолвиться!
Андрею Прокофьевичу очень хотелось приложить жену головой об стену. Но он лишь поближе подтащил её к кровати.
– Да! – выдавила она, будто замороженная.
– После ребёнка должен был родиться послед. Блин окровавленный.
Супруга полицмейстера кивнула. Совсем ничего нельзя было прочитать по её глазам – зрачки разъехались во всю радужку, залив зеркало души тьмой. Но лицо всё ещё оставалось надменным.
