Анчутка - Алексей Малых
А та взглядом тоскливым окинула на прощание град, который уже был еле различим издали. Лучше так будет всем. Понимала Зима, что Олег братом дорожит, и не хотела она, обличив его родича в предательстве, сердце своего любимого болью до нужной поры наполнить. Да и Неждана укрепила власть свою в Курске, что воскрешение Евгении бедой обратиться может. Рано ещё…
Заслышав нарастающий гул близившихся верховых, скрылась за деревьями, проникая всё глубже в беспросветные дебри, пряча там свою тень захваченную острым глазом Ольговича. Не осадил Мирослав буйного коня, а пустил его дальше уводя отряд свой в другую сторону, давая травнице преспокойно уйти по одной лишь ему ведомой причине.
— Отец, нет её нигде! — поравнялся с наместником, который глубоко дыша, рыскал глазами по горизонтам, выискивая чёрное пятно, да хоть точку, но желая поймать своё уходящее счастье.
Знал ли Олег, что та, наполненная счастьем, ночная встреча, которой он упивался, растомившись от сладостной неги, погружаясь без остатка, отдавшись полностью этому пленительному чувству, которое словно тёплая топь затягивала его, маня липкостью любострастия, и, захлёбываясь от восторга, глотал его не ощущая пресыщения, будет последней?
Если бы знал…
20. Уроки горейского
После тысячи невзгод жизнь снова становится сладкой.
Проснувшись рано утром, Сорока желала одного— плошку горячей наваристой юшки и самое главное, чтоб на дне лежала отварная, с большими, пусть даже, испуганно приоткрытыми глазами голова, на ощипанной маковке которой будет красоваться резной гребень. Сорока даже ощутила тепло́ту в своём чреве, представляя с каким удовольствием будет поглощать эту голову — выест без остатка всё её сладковато студенистое содержимое, предварительно раздробив зубами хрупкую черепушку этого крикуна, который горлопанит не щадя ни себя, ни своих, оставшихся после жестокой бойни, квохточек, ни дворовых, которые с самого рассвета носились по двору на подхвате у дружинников, а те в свою очередь пытаясь перекричать утреннего певца, громко переговаривались о чём-то.
— И что им опять не ймётся?.. — ворчали сенные, выглядывая вниз с полатей.
— Зима опять что-то натворила. Вон, сам Олег Любомирович в разъезд собирается.
— Да, поди украла у него что-либо — от оборванки разве можно ждать чего доброго!
— А ну, стухли все! — Сорока рявкнула, да не показывая, что Зиму выгораживает, добавила, — спать не даёте.
Но прерванный сон назад не шёл — хотя петух наконец умолк, зато комарьё занялось. Сорока зажала уши и попыталась спрятаться под тонким покрывалом от пискунов, которые привольно влетали в окно, кем-то нерадиво оставленным отверстым на ночь, дабы полакомиться сладкой кровью сенных девок.
Будто вспомнив что, Сорока нос из под покрывала высунула, ведёт им из стороны в сторону. Глаза растопырила, губки злобно поджала, найдя на привычном месте душное яблоко (антоновка) — ароматное, да такое огромное, что с одного раза и не осилить.
Помышляет, что опять Храбр тайком в терем пробрался. Злится, а всё одно приятно, что о ней думает. Из под покрывала выскользнула, босыми ногами зашлёпала по тёплому полу, достала из светца лучину с обугленным концом и, недолго возясь над яблоком с каким-то ожесточённым усердием, что даже высунула кончик языка изо рта, и, лишь закончила сие занятное дело, с чувством глубокого удовлетворения, принялась рассматривать свою проделанную работу.
Назад вернулась, уселась на пятках. Потом на месте поёрзав, сменила позу, выбирая более значимую — пятки под бёдра подложила, как кочевники сидят, и, сдерживая смех, уставилась с вполне себе серьёзным видом на прочерченную на жёлтом боку яблока мордочку. Та была то ли ужасно испуганной, то ли озадаченной, но жутко смешной.
— Ты просишь у меня прощения?! — прошептала очень грозно, но так тихо, что было слышно только ей или это вовсе было произнесенно в мыслях и только губы шевелились. Но мысли эти были такими яркими, что казалось Сороке, что она говорила очень громко и крайне надменно. Яблоко мелко закивало. — Но твой проступок не простителен, — огорчившись яблоко сникло, а из одного глаза, даже покатилась сочная слезинка, образовавшаяся в выемке проколотого глаза. — Ты посмел перечить своей госпоже — десять ударов! — вырвалось сквозь шёпот. Яблоко затряслось от страха, а сенные девки, недовольные, что их вновь разбудили, невнятно забурчали что-то под нос.
Не желая выдать себя и давясь смехом, Сорока нырнула под покрывальце, продолжая там свою беседу с яблочным Храбром.
— Смилуйся, госпожа, — заверещала искаверкав свой голос, — я больше так не буду…. - а потом более грозно, — нет тебе пощады! — с ярким хрустом хрумкнула яблоко.
Сорока конечно же простила его. На следующий же день и простила. Пришла в конюшню и Лютику всю свою недолюшку открыла. Тот выслушал с пониманием, целоваться полез, своим языком всю обмусолил, пока она ему яблочки скармливала, благо их сейчас во дворе в преизлишке — куда ни глянь везде валяются, все бадейки и ушаты ими заполнены. Несчастные челядинки уже на них смотреть не могут — сушат, пекут, мочат, солят, повидло варят. Слово-то какое потешное, будто подавился кто. Это наместник наказал стряпать, даже грамоту берестяную сам нацарапал, как и чего делать. Поляне то лакомство от соседних племён узнали, ляхов. Яблоки варяться долго — до трёх дней, потом духами (пряности) заморскими сдабривают, по горшкам разложат всю эту гущу и пекут в печах, пока коркой не покроется. Вкуснотища… Пироги с ними особо Олегу Любомировичу нравятся.
И Храбр заинтересовался. Высматривает. Не, не за повидлом — всё больше за Сорокой. Ищет удобного момента, чтоб прощения попросить. А она?..
…Конечно же простила. Да и как не простить? Даже себя за слова, сказанные в сердцах, укоряла. Ведь Храбр волновался о ней, средь ночи искать ринулся, о её недомолвках до того дня слова не сказывал, а она что же? В ответ нагрубила, не хотела выслушать его оправданий. Ведь были же оправдания? Верно были! Она их только не слушала.
Когда он её на конюшне отыскал — стоял, слова боялся сказать. Ей даже жалко его стало. Ведь верно, не по своей воли он у Кыдана батыром стал. Верно вынудили — ведь сирота, с измальства у них, спина вся использована — били, мучали — сама видела. А он убежал ведь от них, на земли северские пришёл, её отыскал, вон в дружину сам напросился — кметь теперь, уважение снискал у дружинников, его наперебой
