Анчутка - Алексей Малых
Никак поговорить им больше возможность не выпадала — закрутилось всё как-то. То Храбр с утра умчит, и до поздней ночи нет его, то Сорока делами занята. Ходят, друг в друга глазами стреляют. Храбру обидно, да всё же отрадно, что Сорока на него тоже утайкой поглядывает. Он только в её сторону плечом поведёт, она тут же отвернётся и давай суету наводить — хватается за всё и сразу, вроде как что-то важное делает: то яблоки из корзины в корзину перекладывает, то с бежавы (мята) листья обрывает, то в небе стрижей рассматривает, которые и пропали уже — с криком умчались от её взора и уже с другой стороны подлетели, очертив небесный свод звенящим гало.
А однажды Храбр подловить ту захотел. Мимо как-то прошёл, внимания на Сороку не обратив, как та из колодца бадейку вытягивала. Намеренно не обратил, а сам глаза чуть ли не сломал, желая её лицо в этот момент видеть. Аж спиной почувствовал, как та свой носик сморщила да губки поджала.
"Подожди, — думает, — время настанет — я твои губки расправлю, будут как шёлковые — гладкие да от моих поцелуев блещатые." А сам резко разворот как примет, Сорока от неожиданности бадейку обронила. Она-то, вида не подавая, уже давно глаза сама на того скосила, шею чуть не свернула, его провожая. Так и застыла в том положении. Только своими ледяными глазами хлопает, цепочка лязгает, да бадейка по стволу колодезному изнутри грякает. Под шлепок, что ознаменовал достижения бадейкой воды, Сорока вздрогнула. И всё…
Стоит не шелохнётся, и он стоит — ноги к земле приросли, сглотнул ком неуверенности, к ней подался, шаг ступил. Ладони взмокли… Да не судьба видно было им и нонче примириться.
Храбр в лице переменился. Наместничий голос услышав весь напрягся, жилы на шее вздулись, огонёк нехороший в глазах вспыхнул. Сорока-то и отмерла о обиде своей вспомнив. Крутанулась на пятке, косой на прощание вильнула, и поминай как звали. Не по нраву Сороке тот огонёк, ох, и не по нраву — он, яристый, одной давней ночью тоже горел в его глазах. Помнит она его…
А на следующий день поминок опять нашла и через день, и после — как проснётся, а яблочко уж рядом — лежит, будто солнышко яркое ей о рассвете сообщает. А всё же себя сама не понимая, намеренно перед ним нос кверху задирать стала, будто потешается над ним. Обида вернулась, а яблочки всё же принимала, хоть и не любила она их.
Храбр каждую ночь их приносил. Как в терем пробирался, Сорока не знала. Может поспешник какой появился — не зря ведь с братьями-полянами сдружился. Вместе спят, пьют, в бане парятся. В дозор, конечно, Храбр без них ходит — у знати свои дела есть поважнее: то вече собрать, то суд провести, то обозы отправить князю, то ральное (налог с землепашцев), то дымное (земельный налог с одного дома) с тиуном посчитать, сверить, то суда осмотреть, а иной раз и гостей торговых встретить — обсудить, так сказать, пути дальнейшего следования, да мыто (торговая пошлина) с них взять.
И вот в нынешний день, не найдя его на привычном месте, даже грустью сердце наполнилось, подумав даже, что Храбр отступился от своей затеи, намаявшись вот так перед ней носиться.
Приподнялась на локтях, да под боком лишь что-то круглое почувствовала, что улыбка сама собой на лике проявилась — видно, когда спала, оно к ней и закатилось.
Девки уже разошлись кто куда, верно тех тиун заставил уже по утру заниматься заготовкой яблок в прок. А Сороке сегодня тогда гульбище мыть досталось — не самое сложное дело.
На поручи облокотилась — осматривает двор. Девки яблоки в бочки складывают, соломкой да бежавой перестилают, чтоб не смялись, солью пересыпают. Там вон тиун носится — кого-то отчитывает, за то что канопку со смётками разбил, Федька коней скоблит. Подальше — челядинки бельё выколачивают…
Засмотрелась Сорока, Храбра выискивая за частоколом средь дружинников, коней ретивых осаживающих. Опять уйдёт на несколько дней, и знать не будет, где он и что с ним— волнуется.
Вот он гарцует на белом в серую гречу коне, глаза своего острого от наместника не отведёт. А взгляд жадный, будто зверь какой хищный. Ох и не по нраву тот взгляд Сороке пришёлся, помнит она его. Однажды она видела, как Храбр человека убил.
Когда от Кыдана бежали… Он-то думал, что Сорока в беспамятстве. А она сквозь пелену то видела, как к ним, уже на рассвете, три батыра ханских несутся. Закружились. Мечи засверкали. Храбр слёту одному по горлу мечом рубанул, другому брюхо вспорол. А тот руками хватается, словно полы кафтана соединить хочет, всё своё внутреннее и растерял пока лошадь его по степи носилась. Сорока аж зажмурилась, коню в гриву вцепилась, что тот от боли в другую сторону понёс. Взбрыкнул, седока своего нерадивого уронив, покозлил растерянно, да назад вернулся, мордой тычет, поднять хочет. А тут и Храбр подоспел. Взгляд ярый, лицо гримасой лютой свело — не разгладить. Руками окровавленными её в чувства приводит. От того взгляда у Сороки сжалось всё внутри, похолодело, смертным подступом сковало, руки, ноги свело, дышать не в мочь…
И сейчас тот взгляд, будто пламя в глазах.
Надкусила яблочко Сорока, да так громко, что верно за частоколом было слышно, от того и Храбр на неё очи вскинул, а взгляда то не переменил!.. та от неожиданности аж жевать перестала, так куском целым всё и проглотила. А яблоко, в гортани застрявшее, болью пронзило. Постучала себя по груди то проталкивая дальше, а оно не идёт, а как назло острым краем внутри только скорябает. Дыхание спёрло, казалось что сейчас и вовсе задохнётся, глаза мокрые да покрасневшие от Храбра отвела и отшвырнула яблоко погрызанное:
— Кислющее, что зубы свело! — проговорила так громко, чтоб степняк услышать мог, а тот без промедления на прощание на коне погарцевал да за остальными поспешил, уже задержавшись порядком.
— Кто посмел в меня огрызком запустить?! А?! — выбежал на середину двора тиун потирая свою плешивую макушку всю блестящую и источающую свежеватый аромат. Он орал так, что девки из окон светлицы повылезали, наконец дождавшись хоть какого-то развлечения в столь томном и заунывном времяпрепровождении.
Тиун глазами поросячьими из под кустистых бровей во все стороны зыркает, своего обидчика ищет.
— А ну признавайся щас же, кто это? — с одной
