Анчутка - Алексей Малых

Свитки у того из охапки принимает по местам раскладывает, а тот только глазами за ней ведёт, да поправляет зычно, если не так что делает. Зычно от того, чтоб ей своё превосходство показать хотел — он к ней с добром, а она его обхитрить вздумала, да и боярин он всё же.

— На стол положи, не боись — не отниму, — буркнул Мир, видя, что девица яблоко из рук не выпускает, а оно ей только мешается, да поздно сказал — та его уже зубами закусила, так во рту теперь с ним и носится по книговнице.

А Мира смех распирает, но крепится, вида не подаёт, сурово на неё смотрит, а как спиной к нему вертается, то усы трястись начинают от потешности её вида.

— Смотрю, делиться не хочешь.

Сорока недоумевает о чём тот спрашивает, а тот на яблоко кивает.

— Нравится?

— Кто? Конюший что-ли? — проговорила, яблоко наконец ото рта отодрав, с шумом подсосав с губ струйку сочную, сбежавшую из него.

Мир взглядом туда приник, свою нижнюю слизнул, будто и его губы тоже соком забрызганы.

— А он тут при чём?! — не домыслит Мир, головой тряхнул, рассудок свой проветривая.

— Да это Федька мне их каждое утро приносит, верно это он так за коней благодарит, ты ведь мне о том сам говорил, — слизнула скоро, что на губах осталось, а у Мирослава дыхание спёрло, усладой в чреслах наполнилось

— Федька? — боярин уселся на стул с высокой спинкой, и Сорока, тут как тут, рядышком на скамью опустилась, яблоко перед ним на стол положила. Мир на то уставился, к извилистым отметинам приглядывается, к блещатости сочной.

Сорока-то яблоко укусила, да не откусила, отметки от зубов только оставила — вот, теперь лежит плод древесный на столе, красуется своей надкусанностью.

Сорока поудобнее села на месте поёрзав, позаправски табличку взяла, чтоб буковки на воске выдавливать. Мир глаз не отводит. Не от таблички, а от яблока. Проморгался, в табличку заглядывает, шею вывернув бочком к Сороке поближе подвинулся.

Сорока немного подумала с чего начать. Да неровными буквами писать стала. Буквы-то на кириллице, а всё непонятное пишет. Мир сначала лишь следил за концом писала, а потом по пальцам тонким скользнул, по запастью с торчащей из под рукава рубахи, отороченных красной лентой, змеиной башкой, дальше на таких же лентах возле шеи задержался — всё разглядел, даже пупырышки на коже, а там повыше губки манкие, кончик языка торчит с боку, так совсем немного, верно от усердия.

— Уста, — прочитала первое, как закончила.

Мир, словно за руку пойманный тать, глазами забегал, понимая, что пока та слова деяла, взгляда своего не отводил, только всё они не туда куда нужно были направлены.

— Повтори, боярин, ус-та.

Смекнул, что урок начала уже, табличку из рук той взял, прочесть пытается, а не выходит — сложить буквы не может. Глаза напряг, насупился, чтоб только о её устах не думать… сочных.

— Неразборчиво, — Сорока нос повесила. — Плохой из меня мастер. Верно затея плоха, — а сама и рада, что отвертеться сможет от сего труда.

— Уста, — осипнув муж читает, а следом, горло продрал, гакнув в сторону, и толкование. — Мастер. Разборчиво всё, это из меня ученик плохой.

Уж какую годину (час) они так слова читают, пообедень прошёл, к навечерью уж день теснит. Мир пытливым учеником оказался, на лету всё схватывает, в рот заглядывает. И Сорока расстаралась, даже ему объяснила, что язык со всеми другими степными народами сравним, только лишь буквицей (начальные буквы слова) и иным произношением отличается. Мир ту о житие кочевников испрашивает, а она что трещётка, верно Сорокой не зря её кличут, так интересно всё рассказывает — боярин уши развесил, глотает всё с жадностью.

— Хочешь загадку загадаю, а ты на неё ответить постараешься? — Сорока тому предложила, для себя передышки ища, а тот согласился, подбородком дёрнув: давай, мол. — Ак күйменин авзу йох.

Мир по табличкам глазами побродил, перевод писалом рядом вывел, а иные слова и по памяти, что неправильно написал, лопаткой пригладил.

— У белой вежи — изба по нашему — нет полога… калитки? — удивился. Лоб лопаткой себе пригладил тоже, верно озадаченный таким оборотом.

Пока тот думал, Сорока о другом вспоминала. Вздохнула от понимания своего заблуждения — поминки-то не от Храбра были. Да запереживала о нём, где пропал и что с ним. Себя за это винит. Всё взглядом в пустоту смотря да в мыслях витая, за яблоко принялась. Лишь бочок надкусила, да так звонко хрумкнула, что Мир забыл о загадке думать и глаза на ту скосил своим горловым яблоком слегка дрогнув, как голос конюшего со двора их обоих понудил подскочить со своих мест.

— Мирослав Любомирович очень занят… просил, чтоб его никто не беспокоил, — особенно громко проговорил Федька, чтоб верно и в книговнице было слышно.

— Кто это тут посторонний?! — возмутился Извор, а потом так потише шепнул. — Что, не один там небось? С девицей? — аж глаза заблестели.

— Мир, — бас Извора вперёд по лестнице наверх катится, а сам, через две порожки перепрыгивая, поднимается, желая на зазнобу брата посмотреть, верно даже догадываясь кто это. — Ты один? — удивился зайдя в книговницу.

По сторонам осмотрелся, да лишь и увидел конец косы, которая под крышку подлавки заползает, словно ужик какой, а сам вид сделал, что не приметил. Извору ответ и не нужен был. Ему было достаточно всех доказательств, особенно рассеянный Мир его порадовал — сам вроде труды делает, что-то в дощечке пишет, а весь собрался, напрягся, дёрганный какой-то. Извор к подлавке, где Сорока прячется, подступает, на Мира хитро косится, тот пуще напрягся, что в воск писалом вонзился, рука дрогнула, вниз скользнула, всё перечеркнув.

Извор подлавку приоткрыть хочет, а Мир как рявкнет, что крышка, лишь приоткрытая, тут же назад хлопнулась:

— Там тайные грамоты… брат, никому не дозволено, — добавил уже тише, а от взгляда укоризненного да удивлённого, что есть что от брата скрывать, неуютность почувствовал.

Извор тут же на подлавку эту плюхнулся, да как ни в чём не бывало, безынтересно рассматривая свитки лежащие рядом, беседу в другое русло направил.

— Ты только не говори мне, что паволока вчера моей сестре предназначалась.

Мир взор на того вскинул от трудов своих оторвавшись, и табличку перевернул, сверху других положил, что б видно не было, что там написано, но само действо от Извора не утаилось.

— А кому же ещё? — голос сковало, но Мир волнения пытается не показывать.

— Дык ведь знамо