Анчутка - Алексей Малых

— Любава, — еле слышно дрогнули его губы.

"А она-то верно сразу меня признала, только открыться боялась, поэтому подле меня всегда грубой, была, не хотела свою истинную натуру мне явить. Думала, что я, как и отец, смерти её искать буду?!"

Извор шагу ступить не в состоянии, и она стоит на берегу, сама еле дышит, смеха не унимая. Прям как тогда, в банный день, пальцем с одного на другого ведёт. К гнедке отступает, верно желая осуществить свой побег, да за корень тополя, что словно скрученные пальцы Мораны вылезли наружу из под земли, ногой задела… и щелчок, не слышный почти, но бранному воину всегда различимый средь других звуков. Стрела над водой скользит в сторону Сороки, прямиком ей в грудь. Сорока упала… а стрела в ствол тополя впилась своим булатным наконечником и остановилась, слегка подрагивая, пока не стихла, и Сорока замерла, не шелохнётся. Буян к той подступил, нюхает.

Извор обмер разом. Неужели задело? Вот так показалась ему на миг и тут же исчезла? Было желание к ней бежать, а подступить боится — а ежели стрела её поразила, и она мертва? Извор старался даже не мыслить о том, но плохо получалось. От растерянности он не мог и пошевелиться — руки и ноги онемили, а в груди льдиной сковало, не давая вздохнуть.

Мир верно не видел стрелы от того, что уже плыл к Сороке, размашисто гребя руками, на берег выскочил, а идти сил нет — поднимется и падает. Опять поднялся, пару шагов ступил и вновь упал, так на четвереньках к ней и дополз. К груди припал — дышит. Ощупал, голову осмотрел — не расшиблась, так шишку только набила. Смехом от радости зашёлся, вместе с ней в обнимку повалился. Отдышаться хочет, а не может — вместо воды, теперь восторгом захлёбывается, что не утонула, что рядом, что снова прежняя.

Сорока в себя пришла, да с досадой, что опять попалась, вздохнула. От Мирослава прянет — свадьба ведь у того скоро, как можно с чужим женихом обниматься?! А всё ей отрадно в руках Мирослава, всё ей по нраву с ним. Глаза закрыла усладой переполненная: " Отдохну, а потом всё одно убегу!" Поудобнее голову на плече у Мира положила, и лишь уголки губ дрогнули, когда липкость поцелуя у себя на лбу почувствовала. А бежать, отчего-то, совсем и не хочется.

Долго лежали, да озябнув излишне на хладной земле, да промокшие насквозь, в наступающем вечернем сумраке, хмарью теснившему дневной свет, пошли к становищу. Перешли реку по мелководью на Буяне. Гнедка смиренно шагал за ними следом. Ехали вместе на одном коне, как и в первую встречу, но ничего не говоря друг другу, теперь уже робко наслаждаясь этой нечаянной близостью. Мирослав бережно ту к себе прижимал, не крепко, но достаточно сильно, чтоб та не упала. А Сорока дивуется этакой его перемене.

Ещё до становища их Олексич встретил, его Мирослав взглядом что сокол одарил — не позволяет тем взглядом сказать что-то против Сороки.

— Что случилось? — видя обеспокоенного сотского, протянул руки к Сороке помогая той спуститься с коня. — Ну, чего молчишь?!

— Олега Любомировича убить хотели, — несмело шепнул.

— Где он? Цел? — перепуганно начал выспрашивать.

— Цел… С Лютого упал, плечо расшиб. Сейчас у себя в палатке.

— Кто стрелял?

— Военег вернулся только шо, — Федька к ним подоспел, отчитывается, — мертвяка притащили. Говорят, степняк какой-то. Только, — возле лица пальцами растопыренными поводил, — не узнать кхто— изуродован. Не лицо, а месиво.

— Позаботься о ней, и глаза с неё не спускать, — передал Сороку в руки верного конюшего.

Уже сделав пару шагов в сторону палатки отца, вернулся к эти двум и, торкая пальцем в девицу и как-то странно пыхнув, перевёл палец на Федьку:

— Я с тобой потом поговорю! Понял?

— А я при чём? — заговариваясь тот проверещал в след убегающего боярина. — Шо я? Она сама убёгла. Как шо, так сразу Федька виноват, — бурчит, а сам взгляд от Сороки прячет, осторожно под локоток ту поддерживает, а сам в свитку её вцепился, чтоб если дёрнется, далеко не ушла.

Отпустил только, когда до палатки дошли. Сорока прям провалилась в тюфяках, испытывая настоящую негу и, с неподдельным блаженством вытянувшись на них, замурлыкала:

— Сейчас бы юшки горячей, а то продрогла.

— Будь сделано, — отчеканил Федька.

Проворный конюший юркнул сквозь полы палатки, пробежал мимо дружинников, собравшихся возле мертвяка, у стряпчего выпросил самой наваристой юшки с куском козлятины и ситного хлеба с канопкой узвара на меду. Назад шёл не торопясь, бережно, чтоб не расплескать всё, поддерживая за сучёную ручку щанки (горшок наподобие двоеплодной вишни, перевязанные между собой верёвкой или соединённые глиняной ручкой), да только вошёл в палатку, как стрелой обратно выбежал.

Недолго он бегал по опушке, среди палаток малых и великих. Заметил её издали. Ещё бы не приметить — малявка какая-то прыгает возле мужей ратных, пытаясь тех растолкать. А те в свою очередь отталкивают её, нервно гаркая.

Придерживая своё плечо, Олег склонился над трупом. Его лицо было обезображено, руки раздроблены, и вообще он больше был похож на мешок с костями нежели на кого-то другого. Даже Сорока, которая безуспешно пыталась пробиться сквозь плотное кольцо витязей, навряд ли его узнала.

— Уберите её уже отсюда, — гаркнул Олексич.

— Федька, займись ей, — вполголоса распорядился Мир вечнозевающему конюшему, из под опеки которого в который раз Сорока убегает.

Сорока совершенно не желала уходить. Она толкалась и брыкалась, чтоб пробиться, желая хоть единым глазком глянуть на него, удостовериться в его смерти лично, но эта стена, сомкнувшаяся над убитым, не давала возможности протиснуться. А тут ещё Федька, выслуживаясь перед хозяином, отволок назад.

— Ты сказала, шо одёжу изодрала, когда с Лютым гоняла — выходит обманула?! Да шо ты за человека такая, а? Мирослав Любомирович тебя оберегает как зеницу ока, гостинцы тебе передаёт, заботится— от работы тяжёлой бережёт. Не хочешь яблоки — вот тебе смоквы, не хочешь в терему спать — иди в книговницу. А у него, между прочим, свадьба скоро, а невесту всё ж не так как тебя привечает. Тебе это ни о чём не говорит? — без остановки трындел конюший. — Ну шо ещё? — услышав шмыганье носом, наконец, посмотрел на мокрые от слёз глаза Сороки и тут же свои опустил, всегда так делая перед ней, боясь встречи глазами. — Ты тоже думаешь, шо это Храбр? — спрашивает, а та покрутила в разные стороны головой. — И