После развода. Отголоски любви - Катя Лебедева

Какая же это горькая ирония судьбы. Хочется смеяться истерично, до слез, и рыдать одновременно от несправедливости.

— Кто же у нас будет? — тихо, сама себе, задаю этот вопрос, и рука непроизвольно ложится на еще плоский живот. «У нас». Но «нас» больше нет. Есть я. Одна. И этот крошечный комочек жизни под сердцем, который уже стал самым главным «мы».

Возможно сын. Сын, которого он так ждал. О котором говорила моя мать. Который стал его единственным оправданием. И который теперь… мой. Только мой? Не его. Он отказался от этого права, даже не зная о нем.

Или дочка? Еще одна Златочка? Такая же нежеланная для него, как выходит? Еще одна девочка, которую он с легкостью променяет на мальчика от другой женщины?

Лена осторожно, будто боясь разбить меня, кладет руку мне на плечо.

— Мил, прости, что спрашиваю сейчас, но ты… ты ему скажешь? Саше?

Вопрос Лены разумный, логичный, правильный с точки зрения общества, и абсолютно немыслимый для меня сейчас. Страшный.

Сказать ему. Узнает ли он? Увидит ли? Пожалеет ли? Вернется ли?

Зачем?

Он не увидит ребенка. Он увидит новую статью расходов, новую проблему, новую возможность для манипуляции.

Он купит и этого ребенка. Как квартиру. Как машину. Как алименты для Златы. Он будет платить и требовать встреч, влияния, права вписать его в свою новую, идеальную, придуманную картинку жизни, где он благородный отец двух семейств.

Нет, не хочу так.

Я поворачиваюсь к Лене. Глаза у нее полны тревоги, растерянности и немого ожидания.

— Нет, — спокойно отвечаю. — Нет. Он ничего не узнает. Это мой ребенок. Только мой.

Глава 10

Мила

Вот прошла уже неделя в новом городе. Воздух здесь другой, густой и влажный, пахнет рекой и чужими жизнями. В нашей съемной квартире пахнет не обжитым бытом и моей тихой тайной. Каждый вдох напоминает мне о ней, о том, что я ношу внутри, о том, что я скрываю.

Я сижу за ноутбуком на кухне, пытаясь сформулировать совет для колонки в местной газете.

«Как пережить переезд и начать все с чистого листа?»

Ирония судьбы на лицо. Каждый удар по клавишам, как насмешка над собой. Я даю советы о том, с чем сама не могу справиться, разыгрываю спектакль душевного равновесия для чужих людей, пока мой собственный мир трещит по швам.

Но больше всего мне сейчас не смешно, мне больно. Больно от того, что я скрываю до сих пор от дочери то прекрасное, что храню под сердцем, и сама по себе Злата ничего не подозревает. Она видит мою усталость, списывает на стресс от переезда и новую работу, на тяготы новой жизни, а я ловлю на себе ее взгляд за завтраком, такой потерянный и неуверенный, и отвожу глаза, чувствуя себя предательницей, лгуньей, которая прячет от собственного ребенка самое важное.

Она пошла в школу. Говорит, класс дружный, учителя приветливые, но в ее глазах нет прежнего огня, только покорная усталость. Я вижу, как она скучает по своим старым подругам, как нервно крутит телефон в ожидании их сообщений, которые приходят все реже, как замыкается в себе.

Ей сложно. Она хочет назад, в свой старый класс, в свою старую жизнь, где у нее было свое место, свои друзья, свой отец, а я не могу ей даже обещать, что все будет как прежде, потому что не будет. Уже не будет.

За окном вечер. Я готовлю ужин, на автопилоте режу овощи для салата, и кажется, что вместе с помидорами и огурцами шинкую на мелкие кусочки собственную жизнь. Мысли путаются, как клубок змей. Злата в это время делает уроки, запершись у себя, и эта дверь между нами кажется теперь крепостной стеной.

— Черт, вздрагиваю, когда начинает вибрировать телефон. Лена, мой спасательный круг в этом море тишины и тревоги, единственная ниточка, связывающая с прошлым, которое уже не вернуть.

— Привет, солнышко! Ну, как вы там? Целая неделя уже пролетела! — ее голос такой громкий, живой и настоящий, что кажется, она вот-вот выскочит из телефона и обнимет меня, и от этой мысли становится одновременно тепло и невыносимо больно. — Освоились хоть немного? Как себя чувствуете? Злата как? В школу уже влилась?

Я прижимаю телефон к уху, отходя к окну, упираясь лбом в холодное стекло. За ним зажигаются первые огни в чужих окнах, за которыми кипят чужие жизни, чужие радости и горести.

— Привет, Лен… Спасибо, что звонишь, — стараюсь говорить спокойно, но в голосе все равно слышится дрожь.

— Ой, брось мне все это, — отмахивается от меня. — Так что, как вы? Не соскакивай с темы.

— Вроде потихоньку обустраиваемся. Непривычно, конечно. Очень непривычно. Городок маленький, все друг друга знают, чувствуешь себя немного чужой, белой вороной. И тяжеловато морально. Но я уверена, все постепенно наладится, просто нужно время.

Не знаю кого хочу обмануть этими словами.

— Конечно, наладится! — она говорит это так, словно сама только что в это поверила, вкладывая в слова всю свою надежду за меня. — Первое время всегда так, это абсолютно нормально. Главное не падай духом, ладно? Ты у меня сильная.

От этой простой, такой нужной поддержки, от этой безоговорочной веры в меня, становится и радостно и больно. Она верит в меня больше, чем я верю в себя.

— И помни, — ее голос становится серьезнее, мягче, — если что, если будет совсем невмоготу, не надо геройствовать и терпеть, ужиматься во всем до последнего, как ты любишь это делать. Двери моего дома для тебя всегда открыты. Всегда. Или я могу приехать, помочь с чем угодно, или ты ко мне. Денег, если что, не стесняйся, найду сколько нужно. Ты не одна, ясно? Я с тобой.

— Спасибо, Ленка, — говорю, а у самой на глаза наворачиваются предательские слезы, горячие и соленые. — Правда, спасибо. Я очень ценю. Пока вроде справляемся. И со здоровьем все в порядке, тьфу-тьфу, и работа есть. Пишу свою колонку, пытаюсь влиться в коллектив. Редактор вроде доволен.

Наступает небольшая, но красноречивая пауза. Я знаю, какой вопрос прозвучит сейчас. Я жду его и боюсь, чувствую, как по спине пробегает холодок.

— Мил… а ты… — Лене тоже н по себе, она не хочет в это лезть, но все же не может спустить на тормозах. — Ты Злате-то рассказала? Как она отреагировала?

Я закрываю глаза.

— Нет. Еще