После развода. Отголоски любви - Катя Лебедева

Я сама слышу, как это звучит: жалко, придумано на ходу, и от этого внутри все сжимается от стыда и бессилия.

— Из вежливости? — она становится злее, язвительнее, ее слова режут слух, как стекло. — С каких это пор и за какие такие невероятные заслуги боссы лично возят своих сотрудников и их детей домой на своих личных тачках? Или вы уже вышли за рамки рабочих отношений?

Каждая ее фраза, как укол, точный и болезненный, и я чувствую, как щеки краснеют, а сердце начинает колотиться чаще, отчаянно и беспомощно.

— Злата, — голос срывается, и все сдавленное раздражение, вся накопившаяся усталость прорываются наружу, заставляя говорить резче, чем хотелось бы. — Хватит. Смени, пожалуйста, тон, и убери эти едкие комментарии. Ты все же с матерью разговариваешь, а не с подружкой в подворотне. Я заслуживаю хотя бы капли уважения.

Но даже пока говорю это, понимаю, что проигрываю, что мои слова разбиваются о стену ее подросткового гнева и обиды.

— У меня абсолютно нормальный тон для этой ситуации! — вспыхивает она, ее глаза блестят от возмущения, в них плещется неподдельная боль и разочарование. — И я тебе сразу честно говорю, чтобы потом не было сюрпризов: я его не одобряю. Как бы круто и респектабельно твой «начальник» ни выглядел и на какой бы машине ни разъезжал. И вообще, тебе не нужно искать кого-то на стороне! Ты должна вернуть отца! Он же вернулся, он сам сказал мне! Он хочет забрать нас, что мы снова будем настоящей семьей, все вместе!

Ее слова бьют точно в больное место, в ту самую свежую, кровоточащую рану, которую только что нанес Саша. От этого становится не больно, а дико, животно зло. И на него, за его подлую, расчетливую игру, и на нее, за эту слепую, наивную веру в его сладкие, отравленные сказки, которые ей так легко продать, пока я остаюсь в суровой реальности.

— Этого не будет, Злата. Никогда, — говорю тихо, но очень четко, глядя ей прямо в глаза, пытаясь достучаться до ее разума, до той умной девочки, которая где-то там еще должна оставаться внутри нее, минуя эти обиженные, взвинченные эмоции.

Я вкладываю в эти слова всю свою боль, всю горечь предательства, на которое он оказался способен, надеясь, что хоть капля правды просочится сквозь ее гнев.

— Ты хочешь знать, чего он хочет на самом деле? Он не хочет семью. Ему нужна временная нянька для своего ребенка от той женщины. Бесплатная домработница и прикрытие, пока он не присмотрит себе кого-то по моложе, поудобнее, без лишнего багажа в виде чужих детей. Вот что ему нужно. А потом он снова уйдет. Бросит нас. Во второй раз. Ты действительно этого хочешь? Ты готова пережить это снова?

— Неправда! Это ложь! — кричит в ответ, и ее голос звенит в маленьком, замкнутом пространстве коридора, такой громкий и пронзительный, что я вздрагиваю, и по телу пробегает холодок. — Он не такой! Он изменился! Ты все врешь! Ты всегда его очерняла и представляла монстром, потому что сама не смогла его удержать!

Ее слова, это сплошной, слепой удар, исходящий из самой глубины ее обиды, и они ранят не меньше, чем его холодный цинизм.

— Злата, перестань кричать, немедленно, — шиплю, бросая взгляд на приоткрытую дверь детской, откуда уже не доносится веселый звук мультика, и эта тишина пугает еще больше. — Ты пугаешь брата. Он не должен этого слышать. Он не понимает.

— Да плевать мне на брата сейчас! — выкрикивает она. От этих чудовищных слов у меня замирает сердце и перехватывает дыхание. На ее лице гнев и всепоглощающая обида, в которой тонет все остальное. — Мне главное — вернуть отца! Вернуть все как было! Чтобы у меня снова был папа и был нормальный дом!

Она кричит о своем разбитом мире, о своей боли, и я понимаю это, но понимание не делает ее слова менее жестокими.

Я смотрю на нее, на свою дочь, и не узнаю ее. Куда делась моя веселая, умная, добрая девочка с ясными глазами? Кто этот озлобленный, жестокий подросток, смотрящий на меня взглядом, полным ненависти? В груди все переворачивается от ужаса и отчаяния.

— Боже мой, Злата… Когда ты успела так ожесточиться? — шепчу, и голос предательски дрожит, срывается, предавая всю глубину моего шока и боли. — Я же не так тебя воспитывала. Я учила тебя быть сильной, но не жестокой. Учила любить, а не ненавидеть. Где моя дочь?

Это крик души, последняя попытка достучаться до того, кто, как мне кажется, не потерян навсегда.

Она фыркает, и в этом коротком, резком звуке столько леденящего, уничтожающего презрения, что мне становится физически плохо, подкатывает тошнота, мир плывет перед глазами.

— Ты потеряла право меня воспитывать и читать морали, когда сама разрушила нашу семью и разошлась с отцом! — бросает мне в лицо, и каждое ее слово, как удар ножом, точный и безжалостный. — Это ты сломала мне всю жизнь! Из-за тебя он ушел! Это твоя вина!

Она резко разворачивается, и убегает в свою комнату и захлопывает дверь с такой силой, что слышен звон хрустальной вазочки на полке в прихожей, и этот хрупкий, звенящий звук кажется символом чего-то окончательно разбитого.

Я остаюсь стоять посреди коридора одна, в гробовой тишине, нарушаемой лишь гулом в ушах. В них звенит от ее слов, от этих страшных, несправедливых обвинений.

«Плевать мне на брата»

«Ты сломала мне всю жизнь»

Я чувствую себя пустой, выжженной изнутри. По щекам медленно и тяжело, одна за другой, скатываются горячие, соленые слезы, оставляя на коже влажные, жгучие дорожки.

Я не пытаюсь их смахнуть, у меня нет на это сил. Я просто стою и плачу в пустом, безмолвном, враждебном коридоре, раздавленная двойным предательством.

Глава 19

Мила

Стою в коридоре, прислонившись лбом к прохладной двери, и кажется, будто только это во всем мире способно удержать меня от полного распада.

Пальцы все еще предательски дрожат, смахивая с лица дорожки слез, которые, кажется, никогда не перестанут течь. В ушах стоит оглушительный гул, в котором смешались отзвуки собственного сердца и эхо чудовищных слов Златы.

Внезапный, резкий, настойчивый звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть. Сердце бешено колотится, сжимаясь липким, знакомым предчувствием новой беды. От привычного звука по спине пробегают мурашки.

Кто это?

Ай, плевать, меня уже невозможно добить.

Но я так думаю ровно