После развода. Отголоски любви - Катя Лебедева

— Ну что, Мила, не ожидала меня так скоро увидеть? — его голос тихий, низкий, но каждый звук врезается в сознание, оставляя после себя рваные, кровавые раны. Он делает шаг вперед, грубой силой вынуждая меня отступить вглубь квартиры. — Кто этот тип? Кто тот урод, что решил за тебя заступиться?

Я смотрю на него, стараясь не выдать своего страха, сжимаю непослушные пальцы в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

— Я не знаю, о ком ты. И с чего ты решил, что можешь врываться ко мне с такими вопросами?

— Не прикидывайся дурочкой! — он резко, с силой хватает меня за руку, его пальцы впиваются в запястье с такой нечеловеческой силой, что хочется кричать. — Тот, что был у офиса твоего! Кто этот упырь, который посмел тебя отбивать у меня? Ты что, уже на каждого встречного кидаешься? Не могла и несколько лет прожить без мужского внимания? Так и вешаешься на шею первому, кто посмотрел в твою сторону?

Я пытаюсь вырваться, но его хватка мертвая, железная, не оставляет ни шанса на спасение.

— Саша, отпусти. Это тебя не касается. Ты сам от меня отказался, помнишь? У тебя другая семья. У тебя сын. Иди к нему, раз он так тебе нужен. Оставь меня в покое, — в голосе слышно отчаяние, которое я ненавижу.

— Моя семья там, где я решу! — он рывком притягивает меня к себе, и его дыхание обжигает щеку. — Я не позволю какому-то проходимцу совать нос в мои дела. Так кто он? Твой новый папик? Или просто очередная твоя ошибка? Говори!

В этот момент скрипнула дверь в комнату. Мы оба резко, почти синхронно оборачиваемся на этот звук, нарушивший наше смертельное противостояние.

На пороге стоит Костя. Мой сын. Его большие, испуганные глаза смотрят на нас с ужасом.

— Мама? — его тонкий, детский голосок дрожит от непонятного ему страха. — Это кто? Почему он на тебя кричит? Он злой?

Саша замирает, его взгляд медленно скользит по лицу ребенка, по его маленькой, хрупкой фигурке, и вдруг на его губах появляется усмешка. Он смотрит на меня с глубочайшим отвращением.

— Кость, зайди обратно, пожалуйста, — пытаюсь сказать сыну как можно спокойнее и ласковее, но голос предательски выдает мою внутреннюю дрожь. — Все хорошо, иди, я сейчас. Это… это старый знакомый. Мы просто… обсуждаем дела.

Но Костя не уходит. Он стоит в дверях, вцепившись пальчиками в косяк, его взгляд, полный детского непонимания и нарастающей тревоги, переходит с моего заплаканного лица на грозную фигуру Саши и обратно. Он наблюдает. Мой маленький, ничего не понимающий защитник.

Саша переводит взгляд на меня, и его усмешка становится еще шире, наполняясь каким-то садистским удовольствием.

— Ну что, Мила, от кого ты нагуляла этого выродка? Кому ты смогла подарить сына, а? Какому-то случайному мужику в новом городе? Так быстро нашла замену? Неужели сразу после нашего развода полетела к мужикам по первому зову, лишь бы заполнить пустоту в постели?

Я стою, словно парализованная, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Мысли путаются, налетая друг на друга, как стая перепуганных птиц.

Стоит ли сказать ему? Стоит ли бросить ему в лицо горькую правду? Выложить на его алтарь жестокости самый главный секрет, что этот «выродок» — его плоть и кровь?

Но я смотрю на него, и с ужасом понимаю, что он даже не допускает такой мысли. Ему нужен был только тот, желанный, запланированный наследник от другой женщины, а не этот, случайный, не вовремя появившийся.

Поэтому, зачем ему знать? Он только причинит ему боль. Отнимет. Испортит его хрупкий ми.

— Ну? Что молчишь? Неужели так сложно признаться, какая ты похотливая дрянь? Что прыгаешь с одного на другого, лишь бы не остаться одной? Или ты даже не помнишь, от кого он? — его слова жгут, унижают, сдирают кожу, обнажая все мои самые больные и уязвимые места.

— Это тебя не касается, Саша, — выдавливаю из себя, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в кожу, и эта боль кажется единственным, что еще удерживает в реальности. — От кого мой ребенок. Уйди. Просто уйди. Ты уже все для нас решил четыре года назад. У тебя есть свой сын, о котором ты так мечтал. Иди к нему.

Его лицо перекашивает от чистой, неподдельной ярости. Я вижу, как мышцы на его скулах напрягаются, как вздувается вена на виске. Я видела этот взгляд лишь раз в жизни, в тот вечер, когда он принес папку с документами на развод. Взгляд человека, не привыкшего, чтобы ему перечили.

— Как это не касается? — шипит, и его голос становится тихим, свистящим, отчего становится еще страшнее. — Ты была моей! И если я кому-то и позволю тебя трогать, то это буду я сам решать!

Он резко замахивается. Я инстинктивно зажмуриваюсь, подставляя плечо, надеясь принять удар им, но он приходится точно в лицо.

Глухой, оглушающий шлепок, от которого звенит в ушах и темнеет в глазах.

Острая, жгучая боль пронзает скулу, мгновенно отдаваясь в виске.

Я теряю равновесие, мир плывет, и я падаю на бок, с размаху ударяясь ребрами о острый, резной угол старого дубового комода. В глазах темнеет от пронзительной, колющей боли в боку, такой сильной, что перехватывает дыхание. Воздух вышибает из легких со свистом.

Я лежу, свернувшись калачиком, не в силах вдохнуть, не в силах пошевелиться, пытаясь хоть как-то унять это всепоглощающее жжение.

И тут сквозь туман боли доносится тонкий, яростный, разъяренный крик.

— Не трогай мою маму!

Маленькая тень с рычанием бросается на Сашу. Костя. Мой мальчик. Он изо всех своих детских сил бьет Сашу своими маленькими кулачками по ноге, по бедру, словно пытаясь остановить разъяренного слона, защищая самое дорогое.

— Уходи! Уходи, плохой дядя! Не трогай ее! Я тебя не боюсь! — его голосок звенит от слез и непонятной ему, но такой настоящей ярости.

Саша смотрит на него сверху вниз. Он смотрит на Костью не как на ребенка, а как на назойливого, вредного щенка, которого нужно отшвырнуть ногой.

— Ах ты, мелкий выродок… — говорит сквозь стиснутые зубы, и в его голосе слышится ненависть. — Да я сейчас и тебя…

Он замахивается. Его большая, тяжелая, привыкшая повелевать рука заносится над головой моего сына.

Глава 20

Мила

Промозглое утро встречает меня холодным колючим дождем, который безжалостно барабанит по зонту и заставляет кутаться в промокшее насквозь пальто, не спасающее от пронизывающей сырости.

Каждый шаг по мокрому