После развода. Отголоски любви - Катя Лебедева

Синяк на скуле до сих пор пылает под толстым слоем дешевого тонального крема, который я нанесла так густо, что лицо похоже на заштукатуренную стену. Но это меня мало заботит. Главное, чтобы никто не замечал увечья. Никто. Чтобы проскользнуть в свой кабинет, спрятаться за монитором, переждать этот день, эту боль, этот ужас.

Когда захожу в лифт, радуюсь, что одна, в такой ранний час это не удивительно. Спокойно прислоняюсь спиной к прохладной зеркальной поверхности и закрываю глаза.

В ватной голове от недосыпа и боли, крутится одна и та же заевшая, как испорченная пластинка, мысль: как спасти нас? Как спасти детей от этого безумия?

Саша окончательно спятил, он опасен, непредсказуем, он слетел с катушек и не остановится. А Злата видит в нем героя, рыцаря на белом коне, который волшебным образом вернется и всех спасет, построит новую идеальную жизнь. Она слепа и глуха, она не хочет понимать, что ее идеальный папа — это тот самый монстр, что без тени сомнения замахивается на женщину и готов ударить ребенка.

Двери лифта с тихим шипением начинают сходиться, готовясь отрезать меня от всего мира, но в последний момент мое одиночество нарушает новый владелец. Я вздрагиваю от неожиданности, инстинктивно распрямляюсь, стараясь принять обычный вид.

Константин Сергеевич заходит в кабину в своем безупречном темном костюме, который сидит на нем, как влитой, от него пахнет морозной свежестью с улицы и едва уловимым ароматом дорогого кофе.

Он молча, почти машинально кивает мне, его взгляд скользит по мне, как по предмету мебели, он нажимает кнопку своего этажа и встает рядом, не приближаясь, но и не отдаляясь. Лифт плавно трогается вверх, и его почти неслышное движение кажется мне сейчас единственным стабильным и предсказуемым явлением в мире.

Тишина в маленькой кабине становится давящей. Я чувствую на себе его взгляд, тяжелый, пристальный, изучающий. Он смотрит на меня так, словно я вся в грязи пришла. Мне становится не по себе, по спине пробегают противные, холодные мурашки.

Я отворачиваюсь к блестящим дверям, делая вид, что с огромным интересом наблюдаю за сменой светящихся цифр этажей, но спиной ощущаю его взгляд. Он будто пытается просверлить меня взглядом, увидеть то, что я так тщательно скрываю, ощутить пульсацию боли под слоем грима на моей щеке.

И вдруг раздается резкий, громкий щелчок, нарушающий гнетущую тишину. Он резко жмет на кнопку «СТОП». Лифт с неприятным, дерганым движением замирает между этажами, слегка покачиваясь на тормозах. Тихое, успокаивающее гудение двигателя обрывается, и наступает абсолютная, оглушительная тишина, в которой слышен лишь бешеный стук моего сердца в ушах.

Я оборачиваюсь к нему и не понимаю, что происходит.

— Константин Сергеевич, почему мы остановились? — сдавленным голосом, полным неподдельной тревоги, которую я тщетно пытаюсь скрыть за завесой формальности, спрашиваю у него.

Он не отвечает. Медленно, лишь поворачивается ко мне всем корпусом, занимая собой все пространство огромной кабины. Он делает медленный, уверенный шаг в мою сторону. Я инстинктивно отступаю, чувствуя холод зеркальной стены за спиной, не оставляющей пути к отступлению.

— Константин, что вы делаете? — голос звучит выше, и в нем слышится нарастающая паника, которую я уже не в силах подавить. — Включите лифт, пожалуйста. Я опаздываю на планерку. Мы можем поговорить потом, в вашем кабинете, если случилось что-то срочное.

Он подходит вплотную, грубо, без всяких церемоний нарушая все возможные границы личного пространства. В тесной, замкнутой кабине становится невыносимо душно, нечем дышать. Он поднимает руку, плавно, без резких движений, и я замираю, внутренне сжимаясь в комок, ожидая чего угодно: удара, оскорбления, чего-то непоправимого. Но он просто прикасается к моей щеке.

Его большой палец, грубый и на удивление теплый, с неприятной, настойчивой уверенностью проводит по коже, точно по тому самому месту, которое я так тщательно скрываю под тональником.

Резко, почти инстинктивно отшатываюсь, вжимаясь в холодную, неподатливую стену лифта, пытаясь создать хоть какую-то дистанцию между нами. Сердце колотится, как птица в клетке.

— Что вы себе позволяете? — вырывается у меня, дрожащим от смеси ярости, унижения и животного страха голосом. — Вы мой босс, но это не дает вам права трогать меня без моего согласия! Я не собираюсь с вами спать, вы меня слышите? Отпустите меня и включите лифт! Я категорически против того, что вы сейчас делаете! Это непозволительно!

Он не усмехается. Не улыбается. Его лицо не выражает ничего, кроме сдержанной, холодной ярости, которая страшнее любой истерики. Это пугает больше всего, эта абсолютная, ледяная невозмутимость, за которой скрывается нечто неуправляемое.

— Молчите, — говорит он тихо, почти шепотом, но так, что по спине бегут ледяные мурашки, а в животе холодеет. Его рука снова тянется к моему лицу с той же упрямой, неумолимой настойчивостью, будто он не слышит или намеренно игнорирует мои слова.

Я замираю, парализованная этим взглядом, не в силах пошевелиться, но через мгновение с силой, на какую только способна, откидываю его руку, чувствуя, как от этого резкого жеста знакомая, тупая боль в боку вспыхивает с новой силой.

— Скажите уже, наконец, что происходит?! — почти кричу, и от собственного крика, от напряжения боль становится еще острее, еще невыносимее. — Что это за спектакль? Выпустите меня из лифта! Немедленно!

Он смотрит на меня, и его взгляд становится еще тяжелее, еще неумолимее, словно он взвешивает меня на невидимых весах и выносит приговор.

— Мы не едем на ваш этаж, Мила Александровна. Мы едем фиксировать побои. Сейчас. И это не обсуждается.

Я смотрю на него в полном недоумении, мозг отказывается воспринимать и обрабатывать смысл его слов, они кажутся абсурдными, пришедшими из другой реальности. Фиксировать побои? Какие побои? Он что…?

Но как?

И тут взгляд невольно падает на его большой палец. На светлой подушечке виден след моего тонального крема. А потом смотрю в зеркало и все понимаю. Дождь все же подсмыл макияж, когда у меня выворачивало наизнанку зонт.

Глава 21

Константин

Я сижу в кабинете своего друга, нервно постукивая пальцами по ручке кожаного кресла. Кабинет прокурора такой же, каким я его помню: строгий, функциональный, без лишних деталей, отражающий характер хозяина. Аккуратные стопки папок с делами, юридические справочники в толстых переплетах, тяжелые темные портьеры на окнах, скрывающие серый городской пейзаж.

В воздухе витает знакомый запах старой бумаги, дорогой кожи и свежесваренного кофе.

— Андрей, слушай,