Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли

— Нет уж. Чем дальше от воды, тем лучше. — Чтобы доказать, отступаю на шаг. — И вообще, мне пора.

Кажется, она разочарована. Или это мне так хочется верить — будто кому-то не всё равно.

Кто меня знает — никогда бы не сказал, что я отчаянно хочу нравиться людям. Хотя сам ни капли не стараюсь. Наоборот, делаю всё, чтобы меня ненавидели. Так проще.

Но… я жажду любви. Жажду одобрения больше, чем воздуха. Мне нужно, чтобы кто-то иногда похлопал по плечу и сказал: «Молодец», потому что сам я не умею понимать, когда сделал что-то правильно. Мне нужно что-то значить. Хоть чуть-чуть. Ведь для себя я не значу ничего.

Наверное, в этом и беда. Я так остро нуждаюсь в любви, что готов хвататься за любого, кто даст мне хотя бы кроху внимания и тепла. Как Хейвен. Как Хелл. Как Дженнифер — та самая стерва с противным голосом.

Возможно, мне стоит остаться одному. По-настоящему одному. И наконец заняться собой. Понять, что пора показывать своё настоящее «я».

Или… продолжать быть мудаком и трахать новую девку каждую ночь. Этот вариант тоже звучит чертовски убедительно.

Глава 42. НЕКТАР БОГОВ И ЯД ЛЮДЕЙ

Имя Зевса, которое в греческом склоняется с множеством вариаций, происходит из того же корня, что латинское deus и итальянское dio. Индоевропейская основа этих слов указывает на божество, связанное со светом, небом, дождём.

— Надеюсь, ты на меня не злишься, — говорит Арес, пока мы идём по пустому коридору общежития.

Я держу карандаш во рту и, наматывая волосы на пальцы, фыркаю. Зажимаю карандаш в прядях и фиксирую их на затылке.

— Да что ты. Быть поднятой в пять утра, потому что тебе срочно нужно в зал «работать над собой и обрести независимость», — это было моим главным желанием на сегодня.

Ловлю дружеский шлепок по спине.

— Знал, что ты поймёшь.

Арес уже два дня как вступил в новую фазу. Он сам её так называет: «Переоткрытие». На его кровати лежит книга под названием «Думаешь, виноваты другие, но на самом деле это ты: и вот почему». Я всё время засыпаю, видя его согнувшуюся фигуру на кровати: то с маркером во рту, то с карандашом в руке — меняет их в зависимости от того, что хочется подчеркнуть. На днях, вернувшись из кофейни, застала, как он кружит по комнате, слушая подкаст о поиске внутреннего счастья.

Ещё я заметила: он больше не отвечает на записки Хелл. По утрам он по-прежнему слушает музыку на полную, она прилепляет к двери жвачкой очередной листок с оскорблениями. Он читает — и оставляет висеть.

— Всё ещё не понимаю, почему я должна тащиться с тобой, — говорю я, когда мы выходим в атриум Йеля.

Арес придерживает для меня дверь на нижний этаж, где спортзалы, и жестом предлагает пройти первой.

— Чтобы я мог полюбоваться твоей попкой в леггинсах, Коэн.

Я закатываю глаза и толкаю его, чтобы шёл впереди. Он не сопротивляется и тихо хихикает. Ведёт меня сам, хотя и так видно: открыта всего одна комната. В конце коридора на пол ложится прямоугольник света.

— Хочешь правду? Я и раньше приходил утром тренироваться, просто компания, которую там нахожу, меня не устраивает, — признаётся он, оборачиваясь ко мне, но не замедляя шаг.

Теперь мне любопытно.

— Продолжай.

— Я больше не видел Малакая-обезьяну…

— Да хватит уже с этой обезьяной.

— Не я виноват, что «Малакай» звучит как вид вымирающей мартышки.

— Нет.

— Да.

— Нет.

Арес не сдаётся и кивает на рюкзак, свисающий с плеча:

— Я положил туда банан. Посмотрим, клюнет ли.

Слишком поздно до меня доходит, что он имел в виду.

— Погоди. То есть ты уже два дня тренируешься с Хайдесом?

Арес останавливается на пороге, опираясь на косяк предплечьем.

— Я вас больше не вижу вместе — как вы целуетесь взасос на диване в нашей общей комнате. И в кофейне вы уже не перекидываетесь глазками. Не знаю, что происходит, но я здесь, чтобы чинить ваши отношения.

— Твоё бескорыстие трогает до слёз, но напомню, что половину проблем создал ты.

Он корчит смешную рожу и пожимает плечами.

— Ладно, зайдём? Поддержим форму твоей прекрасной попки, Коэн.

Он прогрессирует, как ни странно. Например, больше не зовёт меня «Куколкой». Иногда срывается на старые, слегка неуместные шуточки, но улучшение очевидное.

Он входит, не дожидаясь меня, оставляя одну — и с сердцем, бьющимся всё сильнее. Мы с Хайдесом не ссорились и не выясняли отношения, но он до сих пор не простил, что я не хочу копаться в нашем прошлом из детдома.

Хайдес забивает кулаками боксёрскую грушу: рыжие волосы разлетаются из стороны в сторону, уже влажные от пота, кожа блестит в искусственном свете. На нём только чёрные шорты и кроссовки. Пресс открыт; мышцы перекатываются в такт движениям.

Будто почувствовав моё присутствие — или настойчивый взгляд, — он замирает. Медленно поворачивается ко мне; дышит часто, грудная клетка вздрагивает, но лицо не выдаёт усталости.

— Хейвен?

Я машу ему рукой.

— Надеюсь, ты не против, я привёл гостью, — выкрикивает Арес, чистый шум, врывающийся в тишину между мной и Хайдесом. — У меня столько молочной кислоты после прошлых дней, что мне нужен кто-то, кто намылит меня в душе.

Хайдес рычит, а я бросаю на Ареса предостерегающий взгляд.

— Сделал пятьдесят кругов по кампусу? Натягивай перчатки, начинаем.

— Нет, не сделал, — Арес находит пару красных перчаток и начинает в них влезать.

— Я же сказал: сначала разминка бегом. И руки надо забинтовать!

Арес застёгивает первую и протягивает мне вторую, молча прося помочь. Я остаюсь на месте, он встряхивает ладонью, подгоняя:

— Ещё что-нибудь скажешь, на что мне глубоко плевать, или уже начнём бить?

Арес шагает к Хайдесу, но стоит тому врезать по груше — с сжатой челюстью и глазами, вспыхнувшими злостью, — Арес останавливается.

— Иди бегай круги. Немедленно.

— Сколько ты сказал, десять?

— Пятьдесят.

Арес поднимает руки, сдаваясь, и пятится.

Мы смотрим ему вслед; его шаги долго отдаются эхом и тают где-то вдали.

Хайдес снова бьёт грушу. Я внимательно за ним наблюдаю и расстёгиваю молнию на худи. Он косит на меня, едва замечает движение. Оставляет перчатку прижатой к груше, пока я снимаю худи и остаюсь в леггинсах и спортивном бра. Хайдес продолжает, а я неторопливо подхожу.

— Почему ты приходишь сюда один, тренироваться в шесть утра?

— Мне есть что выплеснуть. Подавленная злость, — отзывается он.

Что-то подсказывает: отчасти это из-за меня.

— Тогда сразись со мной. Проведём спарринг.

Он каменеет, кулак зависает в